М.Ю. Прозуменщиков. «Секретный» доклад Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС и международное коммунистическое движение
XX съезд КПСС и начатый Н.С. Хрущевым процесс десталинизации ликвидировали идею «рациональности» коммунистического мира. Рациональности в религиозном (поскольку марксизм превратился в разновидность социальной религии) понимании истины как откровения, как монолитной и священной незыблемости. Для многих коммунистов из самых разных стран мира рациональность догм рухнула в тот момент, когда одна из таких непогрешимых фигур коммунистического иконостаса, как Сталин, возведенная марксистской идеологией чуть ли не в ранг святых, оказалась не только сброшенной с пьедестала, но и представлена в весьма отвратительном виде. Хрущев развенчал божество, на которое молились миллионы, постаравшись продемонстрировать всему миру, что «этот бог — такой ничтожный идол».
«Секретный» доклад Хрущева, предназначенный для облегчения процесса идеологического обновления советского и международного коммунизма, на практике привел к тяжелому политическому и идеологическому кризису, который охватил как социалистический лагерь, так и мировое коммунистическое движение в целом. Этот кризис развивался в трех главных направлениях и имел тяжелые и подчас необратимые последствия.
Во-первых, он проявился в форме кризиса авторитета Советского Союза, т.е. отказа многих ведущих коммунистов и даже отдельных партий признавать советское государство единственным примером для подражания, а его лидеров — безусловно необходимыми руководителями, указывающими верный путь решения всех проблем. Бели после смерти И.В.Сталина место вождя мирового коммунизма оказалось вакантно, и к нему, хотя и достаточно осторожно, примеривались не только советские руководители, то до 1956 г. никто никогда не ставил под сомнение лидерство КПСС и Советского Союза в международном коммунистическом движении. Выступление Хрущева породило ситуацию, когда в других коммунистических странах и партиях перестали относиться ко всему, что говорилось и делалось в Москве, как к истине в последней инстанции. В феврале 1956 г. была засеяна политическая почва, из которой впоследствии появились и разрослись советско- китайские противоречия, «национальный коммунизм», а несколько позже «еврокоммунизм».
Второе направление кризиса было связано с тем, что многие, до этого момента вполне ортодоксальные коммунисты открыто поставили под сомнение ряд положений ленинизма, особенно необходимость монолитной централизованной партии и однопартийного государства, находящегося под ее господством. Со времени последних дискуссий на эту тему конгрессах Коминтерна в начале 1920-х годов прошло больше тридцати лет, в течение которых подобные «ревизионистские» взгляды не находили сколь-нибудь широкого распространения ни в одной из компартий мира. Теперь же их стремительное распространение стало крайне тревожным сигналом как для КПСС, так и для тех руководителей коммунистических партий, которые по-прежнему продолжали каждый свой шаг сверять по Москве.
Наконец, еще одним существенным элементом кризиса стал кризис непосредственно самой марксистской идеи. Многие рядовые члены компартий, а также сочувствующие — прежде всего, среди интеллигенции — просто утратили веру в искренность коммунистических вождей и в правильность коммунистического представления о мире1. Одним из преимуществ коммунизма, которое долгое время беззастенчиво и неоправданно эксплуатировала советская пропаганда, было противопоставление светлого образа общества свободного труда и социальной справедливости миру эксплуатации и насилия. «Санитарный кордон» и «железный занавес» долгие годы не давали возможность представителям других стран в полной мере оценить реальность практического воплощения коммунистических идеалов в стране победившего социализма. Те же, кто попадал в СССР, получали стандартный набор из демонстрации «потемкинских деревень» в сочетании с доверительными рассказами о наличии отдельных проблем, обусловленных исключительно сохранявшимся враждебным капиталистическим окружением.
Низвержение Сталина, несколько десятилетий олицетворявшего собой не только СССР, но и коммунистическую идею, выбило почву из-под ног тех, кто относился к марксизму и коммунизму не с позиций разума, а веры. Утрата коммунизмом своей идеологической притягательности нашла отражение в значительном сокращении численного состава многих компартий, разрыве с коммунистическим движением и левыми идеями многих известных деятелей науки и культуры.
Проявление этих и других черт кризиса международного коммунизма, вызванного выступлением Хрущева, происходило не одномоментно. Оно растянулось и во времени, и в пространстве — многое зависело от роли и места компартий в политической системе конкретного государства, позиции лидеров местных коммунистов и их авторитета в партии, политической и социально-экономической ситуации в различных странах. Однако по мере усиления и разрастания кризиса в Москве все пристальнее отслеживали реакцию в мире на доклад советского лидера, пытаясь находить адекватные ответы на возникавшие проблемы. Документы ЦК КПСС, отложившиеся в фондах Российского государственного архива новейшей истории, наглядно иллюстрируют те трудности, с которыми сталкивалось на этом пути советское руководство.
Вечером 25 февраля 1956 г., завершая свое выступление на закрытом заседании съезда, Н.С.Хрущев сказал: «Мы должны со всей серьезностью отнестись к вопросу о культе личности. Этот вопрос мы не можем вынести за пределы партии, а тем более в печать. Именно поэтому мы докладываем его на закрытом заседании съезда. Надо знать меру, не питать врагов, не обнажать перед ними наших язв».
Неизвестно, как представляли себе советские руководители те границы, за которые информация о выступлении Н.С.Хрущева не должна была перейти. В самом СССР с текстом доклада предполагалось ознакомить достаточно широкий круг партийно-комсомольских работников, что автоматически означало распространение сведений о нем (пусть даже в устной и не всегда точной интерпретации) среди большинства населения страны. Но относительно других государств, в т.ч. социалистических, Москва первое время надеялась сохранить максимальную завесу секретности.
На закрытом заседании съезда никого из иностранных представителей не было. Но уже 27 февраля отдел ЦК КПСС по связям с иностранными компартиями распространил среди некоторых руководителей зарубежных «братских» партий текст доклада Н.С.Хрущева. Таких «счастливчиков» оказалось только 13 человек — лидеры всех социалистических стран плюс генеральные секретари Французской и Итальянской компартий. При этом отмечалось, что переданные «материалы подлежат возврату до отъезда указанных товарищей из Москвы». Остальным руководителям «братских» партий предназначалась лишь краткая информация о состоявшемся докладе Н.С.Хрущева, которая, по их собственному свидетельству, в общих чертах сообщалась им работниками аппарата ЦК КПСС, причем «эта информация имела место за несколько часов до отъезда» делегаций из Москвы и «длилась 10—15 минут».
По скупым сведениям, впоследствии появлявшимся из различных источников, некоторые из лидеров компартий еще накануне последнего заседания были достаточно подробно проинформированы о предстоявшем секретном докладе Н.С.Хрущева и с них было взято обязательство хранить молчание. По возвращении домой они продолжали соблюдать осторожность и сдержанность, старательно избегая каких-либо комментариев или замечаний по поводу выступления Н.С.Хрущева. Общую картину лишь несколько испортил руководитель Социалистической единой партии Германии В.Ульбрихт, привыкший молниеносно перестраиваться в соответствии с изменениями в политике СССР. Будучи еще недавно большим сталинистом, чем сам И.В.Сталин, В.Ульбрихт через неделю после доклада Н.С.Хрущева в большой статье, посвященной итогам XX съезда, разъяснил населению ГДР, что теперь «Сталина нельзя относить к классикам марксизма»8. Учитывая, что столь категоричное заявление никак не вытекало из той весьма умеренной критики, которая прозвучала в адрес И.В.Сталина на открытых заседаниях съезда, оно вызвало замешательство и откровенно отрицательную реакцию коммунистов в обеих частях Германии. Примерно также отнеслись к статье В.Ульбрихта и в других социалистических странах, где она была перепечатана партийной прессой.
Вместе с тем, все попытки советских руководителей сохранить в тайне от остального мира информацию о докладе Хрущева, ограничить ее распространение какими-то искусственными рамками были изначально обречены на неудачу. Уже с начала марта отдел печати МИД СССР стал осаждаться иностранными корреспондентами с просьбой о предоставлении достоверной информации относительно «секретного» доклада. Среди них были и представители зарубежной коммунистической прессы, преимущественно западной («Юманите», «Унита», «Драпо Руж», английской «Дейли Уоркер» и др.). На все вопросы корреспондентов следовал стандартный ответ: используйте выступления Хрущева, Микояна и Суслова, произнесенные на открытых заседаниях. В частности, секретарь ЦК КПСС Л.Ф.Ильичев в беседе с корреспондентом английской «Дейли Уоркер» С.Расселом, уходя от ответов на вопросы англичанина, посоветовал тому написать статью по интересующей его теме на основе отчетного доклада ЦК КПСС, а заодно предложил корреспонденту представить план его дальнейшей работы, чтобы помочь в более углубленной разработке отдельных проблем. Отчаявшись добиться какой-нибудь информации, С.Рассел на следующий день отправил письмо другому секретарю ЦК КПСС М.А.Суслову, в котором предупреждал, что московский корреспондент агентства Рейтер Уиланд, собравший из различных источников богатый материал о докладе Хрущева, в ближайшие дни должен покинуть СССР. По мнению С.Рассела, может получиться так, что «первые сообщения об этой речи появятся в капиталистической прессе с неизбежными искажениями», а коммунистические газеты будут по-прежнему молчать.
Как и предсказывал английский корреспондент, 17 марта сообщения о закрытом заседании на XX съезде КПСС стали распространяться информационными агентствами Рейтер, Ассошиэйтед Пресс, Юнайтед Пресс и др. В качестве источников указывались иностранные дипломаты в Москве, а сами сообщения подавались в качестве главной сенсации. Сообщения Рейтер вызвали мощный резонанс во всем мире. ЦК КПСС и советские представительства за границей были завалены требованиями дать удовлетворительные разъяснения по поводу речи Хрущева, предоставить более полную и подробную информацию.
Особые претензии выдвигались «братскими» партиями капиталистических стран, которые чувствовали себя обманутыми советским руководством. Как указывалось в письме руководителя компартии Норвегии ЭЛевлиена, направленном в ЦК КПСС 22 марта, несмотря на то, что сообщения о закрытом заседании «циркулируют в прессе уже много дней, ни пресса, ни какая-либо другая организация здесь в стране не получила от советских информационных кругов ни одного сообщения, которое поставило бы вещи на свои места». Э.Левлиен высказал упрек советским руководителям, отметив, что «положение было бы значительно лучшим, если бы наша делегация на XX съезде КПСС перед отъездом из Москвы в той или иной форме была информирована о событиях, которые произошли...». Аналогичные письма поступали в Москву и из других компартий.
Масла в огонь подлили шведские коммунисты, также долгое время находившиеся в неведении относительно доклада Н.С.Хрущева. В резкой статье, опубликованной в печатном органе ЦК КПШ, газете «Ню Даг», шведы обвинили СССР в том, что, скрывая информацию от иностранных коммунистов, ЦК КПСС в то же время щедро делится ею с буржуазными журналистами. В статье отмечалось, что советские руководители, сообщив о выступлении Н.С.Хрущева «коммунистам, комсомольцам и беспартийным рабочим в Советском Союзе», решили ознакомить с речью и «буржуазных корреспондентов в Москве, которые, конечно, не интересовались действительным ее содержанием, а использовали этот повод для сочинения более или менее ходких историй, которые различными путями были переданы за границу».
В этих условиях Москве ничего не оставалось делать, как несколько приоткрыть завесу над «тайным» выступлением советского лидера. Правда, уступки, сделанные в этом плане советским руководством, были не очень значительными и больше напоминали действия неопытного шахматиста, попавшего в проигрышное положение и стремящегося жертвами отдельных фигур оттянуть неизбежную капитуляцию. Спустя 4 дня после сообщения агентства Рейтер, ЦК КПСС принял решение поручить редакции газеты «Правда» «разъяснить в устной форме московским корреспондентам газет иностранных компартий основные положения доклада товарища Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС по вопросу о культе личности». Участникам встречи предлагалось также намекнуть, чтобы они в своих репортажах не зацикливались только на данной теме, а уделяли бы больше внимания развертыванию коммунистического строительства в СССР и борьбе советского государства за мир между народами.
Одновременно было принято решение об ознакомлении с текстом доклада Н.С.Хрущева руководителей компартий, которые до этого не имели такой возможности. 28 марта 1956 г. Президиум ЦК КПСС поручил отделу ЦК по связям с иностранными коммунистическими партиями ознакомить с докладом находившихся в Москве деятелей зарубежных компартий. Таких руководителей компартий набралось 16 человек, преимущественно из стран Азии и Америки.
Для тех же, кого в СССР в тот момент не было, организовали чтение на местах. В течение первой недели апреля в советские посольства приходили лидеры «братских» партий, которым строго конфиденциально давали возможность ознакомиться с докладом. Все это время дипломаты принимали на себя главный удар, тем более, что далеко не на все вопросы, которые им задавались, они сами знали правильный ответ. Даже на просьбы ознакомить с докладом других членов ЦК местных компартий они отвечали уклончиво и неопределенно, не имея четких инструкций из Москвы. Больше других в этом плане повезло посольству в Дании, так как лидер КПД А.Ларсен после прочтения доклада сам заявил, что «считает нецелесообразным знакомить всех других членов Политбюро», ибо этим можно вызвать ненужные распри в руководстве партии.
Дипломатам было нелегко и тогда, когда их просили растолковать то или иное положение доклада, которое входило в противоречие с официальной линией международного коммунистического движения. Не случайно, что многие беседы, проходившие в те дни в советских посольствах с представителями компартий западных стран, заканчивались просьбами последних об организации срочной поездки в Москву для «уточнения некоторых вопросов». Иногда советские дипломаты и вовсе оказывались в нелепой ситуации, как в случае с советником югославского посольства в Бельгии Обрадовичем, уверявшем работников посольства СССР в этой стране, что они еще далеко не все знают о преступлениях И.В.Сталина, например, о том, что он лично приказал убить С.М.Кирова. Когда же советские дипломаты стали доказывать своему югославскому коллеге, что он пользуется фальшивками западных спецслужб, Обрадович гордо заявил, что об этом Тито услышал от самого Хрущева.
Неожиданную активность проявили и те, от кого в СССР этого меньше всего ожидали — послушные союзники из Восточной Европы. Первый «звонок» раздался из Чехословакии. 21 марта первый секретарь ЦК КПЧ А.Новотный направил запрос в Москву о том, можно ли ознакомить участников предстоящего пленума ЦК КПЧ с докладом Н.С.Хрущева о культе личности. Посовещавшись, советское руководство дало добро, и в Прагу была послана шифртелеграмма, рекомендовавшая советскому послу сообщил А.Новотному о согласии. Но, как оказалось, это был пробный камень. Вслед за Прагой из советских посольств различных стран Восточной Европы стала приходить информация об обращениях ЦК коммунистических и рабочих партий этих государств, смысл которых сводился к одному: какой круг партийных работников можно ознакомить с докладом?
Понимая, что надо давать какой-то ответ, в Москве, по предложению заведующего Отделом ЦК КПСС по связям с иностранными компартиями Б.Н.Пономарева, был подготовлен типовой проект телеграммы, где «друзьям» сообщалось, что «они могут ознакомить с докладом т. Хрущева членов и кандидатов в члены ЦК, ответственных работников аппарата Центральных Комитетов партии, членов Бюро Центральных Комитетов Союзов молодежи, членов областных комитетов партии, а также руководителей министерств и ведомств». При этом, правда, делалась одна оговорка, что такая телеграмма не должна стать инициативным документом и будет направляться «друзьям» только «в случае обращения ЦК братских компартий к совпослам с просьбой о порядке ознакомления с докладом т. Н.С.Хрущева».
Еще одна проблема была связана с многочисленными коммунистами и комсомольцами социалистических государств, которые работали или проходили обучение в Советском Союзе. 20 марта Председатель КПК Чжу Дэ и посол КНР в СССР Лю Сяо обратились в ЦК КПСС с просьбой включить китайских коммунистов и комсомольцев, находившихся на учебе или на практике в СССР, в сеть партийного и комсомольского просвещения для изучения материалов съезда. С аналогичными просьбами обратились представители других социалистических стран, члены редколлегии газеты «За прочный мир, за народную демократию!» и даже коммунисты Греции, проживавшие в эмиграции в Ташкенте. Идя навстречу этим просьбам, ЦК КПСС рекомендовал провести закрытые партийные собрания для «друзей» в Высшей партийной школе, учебных заведениях и на предприятиях, обязав соответствующие партийные органы выделить для этой цели «наиболее подготовленных докладчиков и пропагандистов».
Все эти решения, принимавшиеся руководством КПСС, имели различные грифы секретности и не становились достоянием гласности. На официальном же уровне Москва больше месяца после окончания съезда хранила гробовое молчание по поводу проблемы культа личности и непосредственно выступления Н.С.Хрущева. Даже среди союзников СССР стало расти беспокойство: «Все кричат — поляки, немцы, венгры, а в советских газетах о Сталине ни слова, как будто ничего не произошло!». Лишь когда советским лидерам стало ясно, что просто отмолчаться не удастся, в «Правде» 28 марта появилась большая установочная статья под названием «Почему культ личности чужд духу марксизма-ленинизма?». Хотя главный акцент в ней был сделан на том, чтобы не «ослаблять борьбы против пережитков культа личности», она, подобно самому выступлению Н.С.Хрущева, оставила после себя много невыясненных вопросов. Тем не менее, текст статьи был тут же перепечатан или передан в подробном изложении почти всей коммунистической прессой не только потому, что так было заведено, но еще и по той причине, что это было фактически первое официальное разъяснение линии КПСС относительно проблемы культа личности после XX съезда.
О том, что в Москве не было достаточно четкого представления, как действовать на фоне мощной международной реакции, последовавшей на распространение информации о докладе Хрущева, свидетельствовали не только затянувшееся молчание, длительное отсутствие комментариев и разъяснений по данному вопросу. Напуганные ходом обсуждения проблемы культа личности как у себя в стране, так и в «братских» партиях, советские лидеры, не сумев просчитать развитие событий на несколько ходов вперед, действовали крайне непоследовательно и противоречиво. Спустя неделю после первой статьи в «Правде», эта же газета с интервалом в два дня напечатала еще две большие статьи, касавшиеся культа личности, которые в некоторых пунктах противоречили первой публикации, а одна из них и вовсе была перепечаткой из главного печатного органа китайской компартии, занявшей в отношении доклада Н.С.Хрущева особую позицию.
Непоследовательность в действиях ЦК КПСС отражалась и на политике их союзников. Своеобразным символом того брожения умов, которое происходило в коммунистическом мире, стало празднование 1-го мая 1956 г., когда был нарушен незыблемый для государств социалистического лагеря на подобных торжествах единый «портретный ритуал»: портреты К.Маркса, Ф.Энгельса, В.И.Ленина и И.В.Сталина, выставляемые обычно в дни торжеств, дополнялись портретами местного руководства в соответствии с занимаемым рангом в партийной иерархии. На сей раз в Москве дважды принимались специальные постановления Президиума ЦК КПСС о портретах руководителей международного рабочего движения и советских руководителей, о чем было специально сообщено всем социалистическим странам. Тем не менее, обычного единства в этот раз не получилось: в Москве «тихо» исчезли портреты «вождя всех народов»; в Пекине и Пхеньяне, несмотря на то, что и китайцы, и корейцы заранее выясняли у русских «некоторые вопросы о вывешивании портретов в праздничные дни», огромные изображения И.В.Сталина остались на прежних местах; в Варшаве, вместе с портретами нынешних лидеров партии были выставлены портреты руководителей компартии Польши, репрессированных И.В.Сталиным в 1930-х годах и реабилитированных перед XX съездом КПСС.
В глубоком кризисе оказались теоретики и идеологи коммунистических партий, которые не знали, как в новых условиях надо относиться к сталинскому эпистолярному наследию, давно превратившемуся в некое священное писание для коммунистов всего мира, да и к фигуре самого И.В.Сталина. Однако ответов на эти вопросы у Москвы к тому времени просто не было. Все это время единственными документами, которые партийные идеологи могли сравнительно безболезненно цитировать, оставались открытые материалы XX съезда КПСС.
Из попытки Н.С.Хрущева осудить почти все, что было сделано И.В.Сталиным, логично вытекала и необходимость критической переоценки советского опыта в строительстве социализма. Нанося удар по И.В.Сталину, новое советское руководство автоматически ликвидировало культивировавшийся в течение многих лет постулат о том, что надо всегда и во всем использовать передовой советский опыт. Это мгновенно подметили и противники, и союзники. Спустя два месяца после выступления Н.С.Хрущева, лидер КНР Мао Цзэдун, упоминая о вскрывшихся недостатках и ошибках в строительстве социализма в СССР, говорил: «Ведь никому из нас не хочется делать тот крюк, который был совершен Советским Союзом, не правда ли? В прошлом мы учли его опыт и уроки, избежав кое-каких окольных путей; теперь же тем более следует рассматривать его уроки как предостережение для себя».
Парадоксальность ситуации заключалась в том, что, осудив И.В.Сталина и нанеся косвенный удар по тем коммунистическим лидерам (в т.ч. и в Советском Союзе), которые продолжали мыслить и действовать по-сталински, Н.С.Хрущев сам поступал таким образом, будто он и его партия, как и во времена И.В.Стадина, могли по-прежнему диктовать законы, обязательные для всего остального коммунистического мира. Хотя Н.С.Хрущев и признавал впоследствии, что в Москве ожидали определенных осложнений после его выступления, он все же не сомневался, что, подобно тому, как это было не раз в прошлом, коммунисты всех стран сделают необходимый политический разворот, дружно встав вслед за СССР на путь умеренной и контролируемой десталинизации. Первая официальная реакция, последовавшая после некоторого замешательства из рядов руководства стран-сателлитов и вылившаяся, как обычно, в форму «безоговорочной поддержки», заслонила на время от советских лидеров бурные политические процессы, которые стремительно нарастали в этих государствах.
Вместе с тем, критика, прозвучавшая из уст Н.С.Хрущева, легла на благодатную почву антитоталитарных настроений, существовавших в странах «народной демократии». Если раньше оппозиционеры, требовавшие либерализации режимов, созданных по сталинской модели, беспощадно преследовались, то теперь они получили неожиданную поддержку из Москвы, так как могли использовать существовавшую официальную линию на следование советскому образцу. Дело доходило до того, что, критикуя своих партийных руководителей, сторонники реформ в социалистических странах, ссылались на опыт Советского Союза, где критика негативных проявлений культа личности проводится более смело и открыто, нежели у них. Особый размах движение за «обновление социализма» получило в Венгрии, где главным форумом антисталинистской оппозиции стал кружок имени Пете- фи — дискуссионный клуб студенчества и молодой интеллигенции, функционировавший в рамках Союза трудящейся молодежи. По свидетельству советских дипломатов, лидеры «братских стран» часто занимали пассивную позицию, уйдя в глухую оборону и не пытаясь перехватить инициативу.
В такой ситуации всевозможные партийные форумы, созывавшиеся в социалистических странах для обсуждения решений XX съезда КПСС, по сути превращались в дискуссии о культе личности. Эти дискуссии все чаще выходили даже за рамки секретного доклада Н.С.Хрущева, хотя к нему постоянно возвращались выступавшие. Прежде всего, под огонь критики попали руководители компартий, многие из которых, являясь «верными учениками» И.В.Сталина, не только пришли к власти при его непосредственной помощи, но и сами создали в своих странах собственные культы личности. В Германии многие коммунисты открыто заявляли, что их в гораздо меньшей степени волнует культ личности И.В.Сталина, чем культ М.Реймана и В.Ульбрихта. Аналогичная ситуация складывалась в Венгрии, Болгарии, Чехословакии, отчасти в Польше.
Сложность положения лидеров государств Восточной Европы объяснялась еще и тем, что в отличие от Советского Союза, им было гораздо труднее сделать столь крутой поворот в собственных странах. Если в Москве многие вопросы, мучившие миллионы людей, по соображениям личной безопасности так и оставались невысказанными, то на пленумах и съездах «братских» партий они фигурировали постоянно. «Что делал сам Хрущев в годы репрессий?», «Почему все члены Политбюро всегда и во всем поддерживали Сталина?», «Как получилось, что 20 лет в КПСС не было коллективного руководства, а заметили это только теперь?» — эти и аналогичные им вопросы задавались руководителям разных компартий, и те испытывали большие трудности, пытаясь дать на них вразумительный ответ. Самым же излюбленным занятием молодых коммунистов целого ряда стран стало сопоставление текстов выступлений А.И.Микояна на XIX и XX съездах КПСС, причем вопросы, которые задавались в связи с этим, иначе как издевательскими назвать было трудно.
Руководителям компартий социалистических стран тоже приходилось отвечать за свои еще недавно сказанные слова. В ГДР лидеры СЕПГ не далее как в феврале 1956 г. утверждали, что И.В.Сталин «указал путь нынешнего развития в СССР и в международном коммунистическом движении» и восхваляли «Краткий курс истории КПСС» как основу идеологической подготовки в советской зоне Германии и иностранных коммунистических партиях. Многочисленные панегирики в адрес И.В.Сталина припомнили А.Новотному, Г.Георгиу-Дежу, М.Ракоши, Червенкову, Э.Ходже. В большинстве партий развернулась борьба за власть, в ходе которой козырной картой противников действовавших лидеров был доклад Н.С.Хрущева.
Субъективное желание Москвы ограничить круг людей, ознакомившихся с докладом Н.С.Хрущева, входило в противоречие с реальной жизнью. В Москву поступали сообщения, что имеются многочисленные случаи «неправильного и ошибочного понимания вопроса о культе личности и роли И.В.Сталина», когда «пропагандисты и активисты зачастую не могут правильно осветить этот вопрос вследствие того, что они не информированы и строят свои ответы на основе собственных домыслов и толкований». В качестве единственно возможной альтернативы предлагалось «ознакомить с докладом товарища Хрущева Н.С. по вопросу о культе личности более широкий круг партийного актива», что и делалось на практике. В русле этой линии в СССР с пониманием отнеслись и к просьбе вьетнамских товарищей, пожелавших продлить ограниченный Москвой срок ознакомления с текстом доклада еще на несколько месяцев «в целях более глубокого изучения».
Огромный и неповоротливый бюрократический аппарат компартий, созданный по советскому образу и подобию, не успевал своевременно реагировать на политические процессы, стремительно развивавшиеся во многих странах весной 1956 г. Пока коммунистические руководители намечали планы мероприятий по изучению доклада Н.С.Хрущева и использованию его основных положений в своей практической деятельности, проводили бесконечные совещания и заседания, среди рядовых коммунистов, лишь частично ознакомленных с текстом, все больше нарастало недовольство. Вольный и не всегда точный пересказ «секретного» доклада местными пропагандистами в сочетании с мощной антикоммунистической пропагандой с Запада, в которой также равное внимание уделялось этой теме, порождали у слушателей стойкое убеждение в том, что им что-то недоговаривают или от них скрывают самое важное. В геометрической профессии росло число людей, требовавших пересмотра результатов судебных процессов, прокатившихся волной по странам Восточной Европы в конце 1940-х — начале 1950-х годов. Реабилитация довоенной компартии Польши и одного из видных руководителей венгерских коммунистов Д.Лукача вызвала лавину обращений с призывом восстановить справедливость в отношении тысяч коммунистов-коминтерновцев, попавших под маховик сталинских репрессий. Примечательно, что в этих списках фигурировали не только имена иностранных коммунистов, но и «забытые» Н.С.Хрущевым Н.И.Бухарин, Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Каменев и даже Л.Д.Троцкий.
«Весомый вклад» в антисоветскую и антикоммунистическую кампанию внесла польская газета «Фольке Штимме», издававшаяся на иврите (или, как писали в документах сотрудники аппарата ЦК КПСС, еще недавно наизусть учившие сталинский труд «Вопросы языкознания», — на еврейском языке). 4 апреля газета опубликовала статью «Наша боль и наше утешение», в которой, используя выдержки из выступления Н.С.Хрущева, подробно рассказала о репрессиях евреев в СССР в годы сталинизма. Больше всего откликов эта статья нашла в США и, естественно, в Израиле. В Израиле коммунистам удалось занять «правильную», с советской точки зрения, позицию, хотя руководитель партии С.Микунис время от времени напоминал Москве, что «было бы полезным, в целях противодействия клеветнической антисоветской кампании, если бы появилось официальное публичное осуждение этих фактов со стороны СССР». А вот в США в течение нескольких недель продолжалась массовая кампания по осуждению антисемитизма в Советском Союзе, в которой активное участие приняли и американские коммунисты. В коммунистической прессе с антисоветскими высказываниями выступили лидеры компартии У.Фостер, Деннис, а также еще недавно обласканный советским руководством писатель Г.Фаст.
Растерянностью партийных лидеров успешно пользовалась оппозиция. По странам Восточной Европы прокатилась волна митингов, демонстраций, студенческих волнений и забастовок. Многие из них проходили под антикоммунистическими и антисоветскими лозунгами. В Чехословакии в ходе студенческого праздника «Маялес» в центре Праги произошли столкновения студентов с полицией и рабочими дружинами. В Польше вспыхнуло восстание рабочих в Познани, которое было подавлено при помощи войск. СССР поспешил заклеймить познанские события как провокацию империалистических «рыцарей плаща и кинжала», «провокаторов, диверсантов, оплаченных из заокеанских денежных фондов», хотя даже сами польские руководители признавали, что причины восстания следует искать в социально-экономической сфере.
Не лучше обстояло дело и с советскими союзниками в Азии. В КНДР постарались свести до минимума ознакомление членов партии с докладом Н.С.Хрущева. Солидаризируясь с Москвой в критическом отношении к культу личности И.В.Сталина, ЦК ТПК в своем закрытом письме, разосланном в партийные организации Северной Кореи, в то же время подчеркнул, что все ошибки, вскрытые XX съездом КПСС, присущи только советским коммунистам и к КНДР не имеют никакого отношения. Это заявление крайне не понравилось СССР, поскольку к тому времени в КНДР уже процветал такой культ личности Ким Ир Сена, которому мог бы позавидовать сам И.В.Сталин. Однако все попытки советских представителей заставить руководство КНДР изменить свою позицию успеха не имели. Элита Трудовой партии Кореи и в дальнейшем продолжала утверждать, что «принцип коллективности руководства является высшим принципом в деятельности ТПК, от которого ЦК ТПК никогда не отступал». Единственное, в чем могли быть в Советском Союзе абсолютно уверены, так это в том, что в Северной Корее подробная информация о выступлении
Н.С.Хрущева не выйдет за рамки очень узкого круга наиболее доверенных Ким Ир Сену лиц: корейская цензура тщательно «отредактировала» даже открытые выступления, убрав из них любые упоминания о И.В.Сталине и культе личности.
Иные сложности, хотя и совсем другого характера, возникли при обсуждении доклада Н.С.Хрущева во второй по численности коммунистической партии мира — китайской. КПК оказалась единственной партией социалистического лагеря, которая открыто не одобрила антисталинское выступление советского лидера. Хотя делегация КПК уже в ходе работы XX съезда КПСС была проинформирована об общей антисталинской направленности работы высшего партийного форума советских коммунистов, ее руководитель Чжу Дэ зачитал на съезде приветствие Мао Цзэдуна, в котором говорилось о «непобедимости Коммунистической партии Советского Союза, созданной Лениным и выпестованной Сталиным». Апрельская статья в «Женьминь- жибао», перепечатанная впоследствии в «Правде», также отражала «особое» мнение китайской компартии, которое, если очистить его от многочисленных идеологических наслоений, сводилось к следующему. В КПК отвергали упорно навязываемый Н.С.Хрущевым тезис «Сталин был не прав во всем», заменяя его своим определением: «Сталин был великим марксистом-ленинцем, совершившим ряд серьезных ошибок, не отдавая себе отчета в том, что это — ошибки». Информируя Москву о своих беседах с китайскими руководителями, советские представители в КНР отмечали, что те «считали неправильным наше выступление с критикой Сталина без предварительного и тщательного обсуждения этого вопроса в закрытом порядке со всеми братскими партиями», говорили об имеющихся у них «неясностях в понимании критики ошибок Сталина» и т.п.
Тот факт, что в КНР крайне осторожно и неохотно отмежевывались от И.В.Сталина (взаимоотношения которого с лидерами КПК в отдельные годы были также весьма сложными, а порой и драматичными) объяснялся не только боязнью возможных сравнений: культ личности Сталина — культ личности Мао Цзэдуна. Кроме откровенно сквозившего во всех выступлениях и беседах с посланниками из Москвы недовольства, что при решении такого важного вопроса Н.С.Хрущев не пожелал проконсультироваться с Мао Цзэдуном, у руководства КПК вызывало серьезное опасение будущее мирового коммунистического движения в свете «секретного» доклада Н.С.Хрущева. В КПК ничего не имели против критики ошибок И.В.Сталина, но лишь до тех пор, пока эта критика не переходила определенные границы и не наносила ущерба коммунистам всего мира и социалистическому лагерю. Не случайно, когда осенью 1956 г. обстановка в Восточной Европе накалилась до предела, Мао Цзэдун фактически обвинил в этом Москву, говоря послу СССР в КНР П.Юдину, что «Ленин и Сталин были оружием коммунистического движения в борьбе с империализмом, одно из которых мы отдали империалистам и направили против себя».
Единственной социалистической страной, не испытывавшей каких-либо проблем при ознакомлении с докладом Н.С.Хрущева, была Югославия. Югославы не без гордости заявляли, что «секретный» доклад только подтвердил то, о чем они говорили уже несколько лет, а на вопросы о ликвидации последствий культа личности, отвечали, что покончили с культом задолго до XX съезда КПСС41. Специфическое положение югославской компартии, отказавшейся к тому же присылать свою делегацию на XX съезд КПСС, давало ей право занимать достаточно независимую позицию. С одной стороны, зачитав на закрытом заседании VI пленума ЦК СКЮ доклад Н.С.Хрущева, руководители югославских коммунистов заверили Москву, что «члены ЦК СКЮ проявили настоящее коммунистическое понимание этого вопроса и высказали должную оценку мужеству и ленинской принципиальности» ЦК КПСС42. С другой стороны, один из лидеров и теоретиков югославской компартии Кардель, отвечая на вопросы участников пленума о нелогичности некоторых высказываний Н.С.Хрущева, мог позволить себе заявить, что он никогда и не утверждал, что в выступлениях Н.С.Хрущева присутствует какая-либо логика.
Если даже в социалистических странах далеко не полная информация о выступлении Н.С.Хрущева породила серьезные коллизии и противоречия, то гораздо тяжелее пришлось руководителям компартий западных стран, не имевших в своем распоряжении рычагов государственного управления, возможности воздействовать на информационные потоки и ход активно проходивших дискуссий в связи с антисталинскими разоблачениями Н.С.Хрущева. Прошедшие в этих партиях обсуждения «секретного» доклада наглядно продемонстрировали ту путаницу, которая царила в умах как рядовых, так и высокопоставленных партийных функционеров. К тому же доклад Н.С.Хрущева стал козырной картой в руках конкурентов компартий в ходе различных выборов, проходивших весной 1956 г. в ряде европейских государств. Во многих из них коммунисты вели предвыборную агитацию крайне пассивно, опасаясь вопросов о культе личности. В Москву шли многочисленные письма из компартий западных стран, в которых говорилось, что поскольку в СССР считают невозможным ознакомить коммунистов других стран с полным текстом доклада, то это свидетельствует только о недоверии ЦК КПСС своим товарищам, работающим в трудных условиях капиталистического мира. Появлялись и трения в отношениях с более осведомленными компартиями социалистических стран: на Западе все чаще с обидой говорили, что они чувствуют себя «коммунистами второго сорта».
Даже во Франции и Италии, где у руля компартий стояли проверенные временем и закаленные в боях М.Торез и П.Тольятти, обстановка была крайне напряженной. Тучи начинали сгущаться и над самими лидерами партий, которых, с одной стороны, обвиняли в том, что они знают больше, чем говорят своим товарищам, а с другой — им тоже попытались припомнить их «сталинское» прошлое. Недостаток информации и отсутствие единого координирующего центра привели к тому, что даже те, кто раньше, вслед за Тито, осторожно намекали на необходимость ликвидации Коминформа, теперь, когда это произошло, сетовали на поспешность и преждевременность данного решения. Чтобы как-то исправить эту ситуацию, по подсказке из Москвы, в начале мая в Риме состоялась встреча делегаций двух ведущих компартий Запада — Франции и Италии, на которой были намечены меры по координации действий коммунистических сил Западной Европы. Как следовало из совместно принятого документа, французы взяли на себя наблюдение за деятельностью и оказание помощи компартиям Великобритании, Бельгии, Голландии, Люксембурга и Португалии, а итальянцы — компартиям Австрии, Греции и Швейцарской партии труда. Обе партии также обязались оказывать совместную помощь коммунистам Западной Германии и Испании. По поводу скандинавских стран ничего решено не было, тем более, что там положение оказалось весьма противоречивым: норвежцы выступили с резкой критикой КПСС; шведы самоустранились от обсуждения этого вопроса, заявив, что проблемы культа личности их компартию никак не касаются; финны и датчане пытались удержаться на марксистско-ленинских позициях, изредка жалуясь, что их бросили на произвол судьбы; а исландская компартия буквально разваливалась на глазах, теряя авторитет, а также своих и без того немногочисленных членов.
Говоря о ситуации в коммунистических партиях западных стран, следует отметить, что по мере распространения информации о докладе Н.С.Хрущева в партиях образовывались различные группировки в зависимости от своего отношения к этому событию. Часть членов партий оставалась на прежних позициях в отношении И.В.Сталина, считая что Н.С.Хрущев исказил историческую правду, а даже если что-то из сказанного соответствовало действительности, то об этом следовало молчать. Другие не возражали против доклада Н.С.Хрущева, но считали его выступление преждевременным. Третьи соглашались и с темой выступления, и с его актуальностью, но были возмущены тем, что узнали обо всем не из первоисточника, а из буржуазных средств массовой информации. Но была еще и четвертая, достаточно многочисленная группа лиц, которая, проникнувшись содержанием «секретного» доклада, отвернулась от коммунистических идей, покинув компартии или ряды сочувствующих коммунистам. Особый урон компартии несли в среде наиболее образованных людей, научной и творческой интеллигенции.
Эти потери резко возросли в начале июня. В тот момент, когда в СССР рассчитывали, что обсуждение «сталинской» темы постепенно начнет сходить на нет, «Нью-Йорк Таймс» получила от Госдепартамента США и напечатала 5 июня полный текст доклада Н.С.Хрущева. При всех неточностях перевода и отдельных ошибках опубликованный текст был по своей сути идентичен подлинному выступлению советского лидера46. С этого дня начался новый этап антикоммунистической и антисоветской истерии, нанесший очередной чувствительный удар по и так ослабленным компартиям.
Необходимо отметить, что полная публикация доклада на Западе не стала событием номер один ни в социалистическом лагере, ни в странах «третьего мира». Для первых в значительной степени был утрачен эффект неожиданности, поскольку в той или иной мере содержание выступления Н.С.Хрущева еще раньше стало известно значительной части общества. Кроме того, активному распространению текста доклада и его обсуждению мешал существовавший «железный занавес»: радиопередачи из-за границы и засылка воздушных шаров с пропагандистской литературой оказывали на население не столь сильное воздействие, как этого хотелось бы организаторам этих акций.
Что касается развивающихся стран, то там коммунизм показал себя к тому времени не как наследник западных демократических идеалов свободы и равенства, а как средство быстрой индустриализации и модернизации слаборазвитой страны. Для государств Азии и Африки, где зачастую с очень большой натяжкой можно было говорить о наличии пролетариата, сталинизм был связан прежде всего с вопросами национальной независимости и экономического развития, а победа коммунистов в слаборазвитой стране означала, прежде всего, для стремившейся к модернизации местной интеллигенции значительные возможности стать мощной политической и экономической бюрократией, новым господствующим классом. Разоблачение сталинских преступлений оказывало на местных коммунистов гораздо меньшее влияние, чем известие, например, о создании Советским Союзом собственной атомной бомбы или о запуске первого искусственного спутника Земли. Не следовало сбрасывать со счетов и менталитет народов Востока. Так, руководитель компартии Индонезии Айдит заявил, что его партия не будет рассматривать вопрос о культе личности, поскольку надо «проявлять больше такта по отношению к имени Сталина», чтить традиции Востока, где стараются «умалчивать о недостатках» умерших людей.
Положение в западных странах было намного серьезнее, и оно еще больше осложнялось тем, что из Москвы и в этот раз не поступило никаких комментариев и разъяснений. В то время как только ленивый не перевел на свой язык и не перепечатал у себя текст «секретного» доклада, СССР упорно продолжал играть в «заговор молчания». В коммунистическом движении царила паника: читая подробности хрущевских разоблачений, многие не знали, как быть — и верить написанному, и не верить было одинаково тяжело. Общее состояние растерянности коммунистов наиболее ярко и трагикомично проявилось в Швеции: одно коммунистическое издание («Арбетартиднин- ген») с ходу объявило публикацию «Нью-Йорк Таймс» очередной американской фальшивкой; другое («Ню Даг») в этот же день написало, что доклад нелегально приобретен в Польше, как бы косвенно признавая тем самым его подлинность; третье («Норршенс Фламан») — вообще проигнорировало это событие.
Молчанием Советского Союза и растерянностью коммунистов поспешили воспользоваться некоторые западные средства массовой информации, которые после 5 июня стали публиковать так называемые «добавления к докладу Хрущева», содержавшие вымыслы и инсинуации. В такой ситуации многие компартии были вынуждены опубликовать в своих изданиях американскую версию доклада: таким образом, удавалось хотя бы отделить подлинный текст выступления (а то, что версия «Нью-Йорк Таймс» соответствовала докладу Н.С.Хрущева, были вынуждены признать все ознакомленные с ним руководители западных компартий) от более поздних лживых наслоений. В Советском Союзе очень нервно отреагировали на эти публикации, призывая своих союзников «усилить разъяснительную работу в партийных организациях, разбивать измышления буржуазной прессы, бороться с ненужной нервозностью партийных функционеров». При этом из Москвы раздавались более чем двусмысленные заявления о том, что «принимать материалы «Нью-Йорк Таймс» за подлинный текст доклада Хрущева не следует, поскольку эта газета выступила с очевидной политической целью нанести вред демократическому движению».
Неудовлетворенные подобными «разъяснениями» коммунисты Запада все громче требовали от Москвы четких и ясных ответов. Многие партии, в т.ч. ФКП стали просить о проведении политических консультаций в Москве. Не дождавшись оперативного ответа и наблюдая за растущей деморализацией членов партии, Политбюро ФКП опубликовало 18 июня резолюцию, содержавшую критические высказывания в адрес СССР и КПСС. Вслед за французами подобные заявления были сделаны еще рядом коммунистических партий. Суть их сводилась к тому, что коммунисты не считали достаточным объяснение причин нарушения советской демократии, данные Н.С.Хрущевым на XX съезде КПСС, и требовали от руководителей советского государства более глубокого и удовлетворительного научного марксистского анализа происходивших в Советском Союзе событий. Компартии США, Канады, Голландии и ряда других стран также считали, что ответственность за сталинские преступления должно нести и нынешнее руководство КПСС, члены которого многие годы поддерживали во всем своего вождя.
Москву тревожили не только подобные заявления. Не получая эффективной помощи из СССР (кроме стереотипных рекомендаций руководствоваться только материалами официальной советской прессы) и пытаясь спасти остатки своего престижа, некоторые коммунистические партии Запада решили в качестве последнего средства разыграть антисоветскую карту, включившись в общий хор выступлений с жесткой критикой Советского Союза. Это, в свою очередь, поставило партии на грань раскола, так как в них оказалось достаточное количество как сторонников такой тактики, так и ее решительных противников.
В США компартия разделилась на две группы, одна из которых (Фостер, Деннис, Дэвис) в принципе поддерживала КПСС, но занимала пассивную позицию. Другая, более активная группа (Гейтс, Макс, Кларк) не только постоянно выступала с антисоветскими заявлениями, пропагандируя «американскую исключительность», но и подвергла ревизии всю историю компартии США, утверждая, что она в течение десятилетий «была рабски предана КПСС и Советскому Союзу».
По такой же схеме развивались события в компартии Великобритании. Образовавшаяся в партии группа Сейвилла—Томпсона также направила основной огонь критики против КПСС, требуя освободиться от диктата Москвы и называя программу компартии «Путь Британии к социализму» «русским путем к социализму, переведенным на английский язык». С июля 1956 г. группой стал издаваться журнал «Ризонер», получавший солидную спонсорскую поддержку, в отличие от центрального печатного органа ЦК КПВ «Дейли Уоркер», отчаянно печатавшей на месте передовых статей призывы к читателям увеличить добровольные взносы в фонд газеты. В то же время и «Дейли Уоркер» не устояла перед соблазном использования дивидендов от антисоветской пропаганды: московский коррпункт газеты стал получать задания подготовить репортажи о кризисе советских профсоюзов, о трущобах в Москве и т.п.
Немалую роль в массовых выходах из компартий играли и члены социал-демократических организаций. Социал-демократы доказывали всем, что Хрущев, призвавший на XX съезде к поиску взаимопонимания между коммунистами и социалистами, подтвердил те лозунги, с которыми они выступали уже многие годы. Социалисты призывали членов компартий выходить из коммунистических организаций, где их «все время обманывали и будут обманывать и дальше», и вступать в ряды социалистических партий и движений, возрождая тем самым единство рабочего класса. На многих из коммунистов такая пропаганда оказывала влияние, особенно в свете состоявшегося вскоре после XX съезда КПСС и широко разрекламированного на Западе визита руководства Социалистической партии Франции в Советский Союз.
Но главный удар Москва получила от одного из наиболее выдающихся деятелей коммунистического движения, руководителя итальянской компартии П.Тольятти. В течение недели после публикации в «Нью-Йорк Таймс» ИКП воздерживалась от комментариев, в т.ч. никак не отреагировав на заявление французов о том, что речь идет о фальшивке. Однако 13 июня патриарх итальянской компартии и международного коммунистического движения дал интервью журналу «Нуови Аргоменти», которое в последующие три недели стало главной темой для обсуждения.
Главное, что не понравилось в интервью советским руководителям, было предположение П.Тольятти о том, что культ личности И.В.Сталина мог быть порожден самой советской системой. П.Тольятти по сути дела сказал, что сталинизм — это не опухоль, случайно появившаяся на здоровом теле, а признак процесса, приведшего к «частичному вырождению отдельных частей социального организма». Лидер ИКП не ограничился этим, заявив, что «не может считаться удовлетворительной позиция, которая была занята на съезде и которая сейчас широко поддерживается советской печатью относительно ошибок Сталина, а также относительно причин и условий, сделавших их возможными». Те, кто утверждают, что причина этого кроется «в культе одного лица, продолжают оставаться внутри «культа личности». В конце интервью П.Тольятти сделал еще одно, малоприятное для Москвы замечание. «Мне кажется, — сказал он, — что ошибки Сталина, вне всякого сомнения, были связаны с чрезмерным увеличением роли чиновничьего аппарата в политической и экономической жизни Советского Союза, возможно, прежде всего, в самой партии».
Очевидно, к этому времени в Советском Союзе окончательно убедились в том, что дальнейшее молчание не сулит ничего хорошего и необходимо как-то реагировать. Процесс «десталинизации» стал притормаживать. Понимая, что новый виток обсуждения сталинской темы только добавит силы противникам коммунистов, в СССР отказались от проведения уже намеченного на лето 1956 г. Пленума ЦК КПСС по идеологическим вопросам, на котором планировалось продолжить критику «культа личности Сталина»56. Пленум был сначала отложен до осени, а потом и вовсе исчез с повестки дня.
Под влиянием процессов, происходивших во многих компартиях, в СССР, наконец, осознали, что далеко не все решения, принимавшиеся в Кремле, обладают магической силой. Развитие событий пошло иным путем, чем это планировали московские реформаторы. «Обменявшись мнениями» на своем заседании, Президиум ЦК КПСС в середине июня поручил П.Н.Поспелову «подготовить статьи для опубликования в газете «Правда», в связи с докладом т. Хрущева «О культе личности» на XX съезде КПСС и с учетом откликов на этот доклад в печати других стран». В Москве в срочном порядке стали приниматься «для консультаций» руководители компартий Англии, Франции, Италии, Бельгии, Люксембурга и других стран. Наконец, под давлением извне, спустя четыре с лишним месяца после окончания работы XX съезда КПСС, 30 июня 1956 г. было принято постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий», в котором советское руководство попыталось дать собственную оценку и понимание проблемы культа личности.
Постановление содержало основные тезисы доклада Н.С.Хрущева, однако было выдержано в гораздо более спокойном тоне, без шокирующих иллюстраций. В нем давалось хрущевское видение причин возникновения культа личности, а также вновь объяснялось, почему другие руководители КПСС не могли раньше выступить против сталинских нарушений. Оправдывая себя, советское руководство в то же время решительно заявляло, что «было бы грубой ошибкой из факта наличия в прошлом культа личности делать выводы о каких-то изменениях в общественном строе в СССР или искать источник этого культа в природе советского общественного строя». В постановлении содержалась и критика П.Тольятти, который допустил «ошибочные утверждения» и поднял вопросы, для постановки которых «нет никаких оснований». Несмотря на уверенный тон и убежденность в том, что данный документ поможет «братским» партиям побыстрее покончить с трудностями, вызванными «шумихой реакции» вокруг последствий культа личности И.В.Сталина, СССР этим постановлением фактически признавал, что Москва недооценила ситуацию, возникшую в мире после XX съезда КПСС.
Накануне публикации постановления ЦК КПСС направил письмо П.Тольятти, в котором также поднимал вопрос о «неудачных формулировках» итальянского лидера, заранее оговариваясь, что «рассматривает их как случайные оговорки». Поскольку в западных странах все еще продолжали считать, что Москва сознательно предала гласности содержание доклада за пределами коммунистического мира, критикуя такой «необычный способ разоблачения перед общественным мнением ошибок Сталина», советское руководство в письме к П.Тольятти было вынуждено прибегнуть к оправданиям. По мнению Н.С.Хрущева, причина такого бесконтрольного распространения его выступления заключалась в том, что «в некоторых из братских партий с докладом знакомили довольно широкий актив, что и привело к тому, что американская агентура завладела копией доклада».
В последующие месяцы ЦК КПСС развернул бурную деятельность по ликвидации ущерба, связанного с обнародованием «секретного» доклада. Были задействованы все средства помощи коммунистическим партиям в их борьбе с «происками реакции»: организационные, идеологические, финансовые. Руководителям компартий настоятельно рекомендовали не только по возможности шире распространять текст постановления ЦК КПСС от 30 июня, но и всячески пропагандировать КПСС как «сильную» партию, не побоявшуюся открыто заявить о своих прошлых ошибках. В большинстве социалистических стран на прошедших пленумах и конференциях «здоровые» (т.е. просоветские) силы компартий овладели положением и дали решительный отпор тем, кто «пытался клеветать на партию и вести дело к подрыву единства коммунистов». По иронии судьбы, румынские, албанские, чехословацкие «клеветники» и «антипартийные» элементы обращались с жалобами в ЦК КПСС, полагая, что там не знают о происходящем в их странах. Одновременно был нанесен жестокий удар по критикам вне партийных рядов, как было, например, в ГДР с группой доктора В.Хариха, который выступал за такую «демократизацию» СЕПГ, которая в результате привела бы к объединению последней с социал-демократами ФРГ в рамках единой и нейтральной Германии.
При том, что в Москве с явным неодобрением относились к попыткам обсуждения внутри компартий социалистических стран темы культа личности их собственных лидеров, СССР был не прочь по собственному усмотрению произвести там определенную ротацию кадров. Кремль выступил главным режиссером в «уходе» таких одиозных фигур, как В.Червенков, Н.Захариадис, М.Ракоши (смена последнего, правда, не дала того результата, на который рассчитывали в Советском Союзе). Вероятно, что та же участь могла ожидать и лидеров типа В.Ульбрихта и Э.Ходжи, но бурные события в Европе летом и осенью 1956 г. заставили ЦК КПСС не торопиться с новыми кадровыми перестановками.
В странах Запада также в целом удалось остановить негативные тенденции. В ряде компартий, где значительная часть антисоветски настроенных коммунистов призывала к проведению внеочередных съездов, этих мероприятий, хотя и с немалыми трудностями, сумели избежать. Во Франции XIV съезд ФКП все же состоялся, но тех, кто надеялся на сенсацию, ждало разочарование. При выборе делегатов на съезд Секретариат партии изолировал «некоторые элементы и отдельные первичные организации», и так призвал к порядку «критиков», что на съезде не было не только оппозиционных, но и критических выступлений. Руководитель партии М.Торез, подводя черту под разговорами о культе личности, хотя и сказал, что эта тема «не применима к нашей партии, которая не страдала такими недостатками», тем не менее отметил, что участники съезда одобрили ЦК КПФ за то, что «он вскрыл и устранил следы культа личности, которые, однако, смогли проявиться в наших рядах». Примерно в таком же ключе проходил и пленум ЦК ИКП, где П.Тольятти, а вслед за ним и руководство ИКП, заняли осторожную позицию в отношении каких-либо дискуссий о культе личности и его последствиях.
Последствия, однако, были. Целый ряд западных компартий оставался в состоянии глубокого кризиса. Канадские и голландские коммунисты заявили, что они рассматривают постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. лишь как ответ КПСС на международную критику, призвав Москву «продолжать глубокое марксистско-ленинское изучение всех вопросов и переоценку прошлого периода в исправлении последствий культа личности». Неудачей закончилась в КНДР попытка смещения со своего поста Ким Ир Сена: культ личности корейского вождя после этого приобрел поистине фантастические размеры, а отношения между СССР и Северной Кореей заметно охладились. Все более независимыми от Москвы становились действия и суждения Пекина. В китайских газетах резко увеличилось количество критической информации о Советском Союзе, постоянно встречались противопоставления VIII съезда КПК и XX съезда КПСС («первый завершился в благоприятной обстановке, а второй — в путанице и неразберихе»). Заявляя, что Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «восприняло немало наших идей», руководители КПК и дальше стремились играть роль арбитра в отношениях между социалистическими странами, что никак не соответствовало представлениям Н.С.Хрущева о лидерстве СССР в коммунистическом мире.
Но главные и наиболее тяжелые последствия имели место в Польше и Венгрии. Доклад Н.С.Хрущева во многом спровоцировал массовые антисоциалистические выступления, предотвратить которые ни прежние, ни новые руководители компартий этих стран не смогли. Советская военная акция в Венгрии окончательно окрасила светлые коммунистические идеалы в кровавый цвет, поставив большинство компартий несоциалистических государств перед очередным выбором: осудить СССР и превратиться в изгоя коммунистического мира или оправдать расправу с «мятежниками» и оказаться в политической изоляции в собственной стране. Далеко не всем удалось справиться с этой дилеммой.
В то же время венгерское восстание, во многом взращенное хрущевской десталинизацией, отнюдь не стало толчком к более последовательному проведению политики, провозглашенной советским лидером на XX съезде КПСС. Наоборот, подвергшийся нападкам со стороны коммунистов-ортодоксов как в СССР, так и за его пределами, и опасаясь дальнейших потрясений в мире коммунизма, Н.С.Хрущев постепенно отступил с завоеванных позиций, перейдя к более жесткой внешней и внутренней политике.
Интерес к теме культа личности усилиями партийных функционеров стал быстро угасать как в Советском Союзе, так и во всем международном коммунистическом движении. Само словосочетание «культ личности», как и имя И.В.Сталина, сошли со страниц коммунистической печати, а в Польше с 1957 г. исчезло столь часто ранее употреблявшееся выражение «сталинистский период»: на смену ему в польской печати появилось неопределенное выражение — «прошлый период». В свою очередь, на встрече нового 1957 г. в присутствии Дипломатического корпуса, собравшегося в Георгиевском зале Кремля (всего в нескольких шагах от того места, где был сделан «секретный» доклад), Н.С.Хрущев поднял бокал в честь И.В.Сталина, а спустя еще Две недели на приеме в китайском посольстве объявил, что «имя Сталина неотделимо от марксизма-ленинизма»69. Процесс дальнейшей десталинизации был законсервирован до XXII съезда КПСС.