Джордж Кеннан - "Истоки советского поведения".

Политическая сущность советской власти в ее нынешней ипостаси есть производное от идеологии и сложившихся условий: идеологии, унаследованной нынешними советскими лидерами от того политического движения, в недрах которого и произошло их политическое рождение, и условий, в которых они правят в России почти 30 лет. Проследить за взаимодействием этих двух факторов и проанализировать роль каждого из них в формировании официальной линии поведения Советского Сою­за - для психологического анализа задача не из легких. И тем не менее стоит попытаться ее решить, если мы хотим уяснить для себя советское поведение и успешно ему противодействовать.
Обобщить набор идеологических положений, с которыми советские лидеры пришли к власти, нелегко. Марксистская идеология в том ее ва­рианте, который получил распространение среди российских коммунис­тов, все время неуловимо видоизменяется. В ее основе обширный и слож­ный материал. Однако главные положения коммунистического учения в том виде, в каком оно сложилось к 1916 году, можно суммировать следую­щим образом:
а) основной фактор в жизни человека, определяющий характер обще­ственной жизни и «лицо общества», - это система производства и рас­пределения материальных благ;
б) капиталистическая система производства отвратительна, потому что неизбежно ведет к эксплуатации рабочего класса классом капиталис­тов и не может в полной мере обеспечить развитие экономического по­тенциала общества или справедливое распределение материальных благ, созданных человеческим трудом;
в) капитализм несет в себе зародыш собственной гибели, и вследствие неспособности класса, владеющего капиталом, приспособиться к эконо­мическим изменениям власть рано или поздно неизбежно перейдет в ру­ки рабочего класса с помощью революции;
г) империализм как последняя стадия капитализма неизбежно ведет к войне и революции.
Остальное можно изложить словами Ленина: «Неравномерность эко­номического и политического развития есть безусловный закон капита­лизма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой стране. Победивший проле­тариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального капиталис­тического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран ... ')' Нужно заметить, что не предполагалось, чтобы капитализм погиб без пролетарской революции. Чтобы опрокинуть прогнивший строй, необхо­дим последний толчок со стороны революционного пролетарского дви­жения. Но считалось, что рано или поздно такой толчок неизбежен.
В течение пятидесяти лет до начала революции такой образ мыслей был чрезвычайно притягателен для участников российского революцион­ного движения. Разочарованные, неудовлетворенные, потерявшие на­дежду найти самовыражение в тесных рамках политической системы цар­ской России (а может быть, чересчур нетерпеливые), не имевшие ши­рокой народной поддержки своей теории о необходимости кровавой революции для улучшения социальных условий, эти революционеры в марксистской теории УВИдели в высшей степени удобное обоснование своих инстинктивных устремлений. Она давала псевдонаучное объясне­ние их нетерпению, категоричному отрицанию чего-либо ценного в цар­ском строе, их жажде власти и отмщения и стремлению добиться своих целей во что бы то ни стало. Поэтому неудивительно, что они без колеба­ний уверовали в истинность и глубину марксистско-ленинского учения, столь созвучного их собственным чувствам и устремлениям. Не стоит ста­вить под сомнение их искренность. Это явление старо как мир. Лучше всего об этом сказал Эдуард Гибсон в книге «История упадка и разруше­ния Римской империи»: «От энтузиазма до самозванства один шаг, опас­ный и неприметный; демон Сократа являет собой яркий пример того, как мудрый человек иногда обманывает себя, добрый человек обманывает других, а сознание погружается в смутный сон, не отличая собственных заблуждений от умышленного обмана». Именно с таким набором теоре­тических положений большевистская партия пришла к власти.
Здесь необходимо отметить, что на протяжении многолетней подго­товки к революции эти люди, да и сам Маркс, уделяли внимание не столько той форме, которую примет социализм в будущем, сколько неиз­бежности свержения враждебной власти, что, по их мнению, должно было обязательно предшествовать построению социализма!. Их пред­ставления о позитивной программе действий, которую надо будет осу­ществлять после прихода к власти, были большей частью расплывчаты, умозрительны и далеки от реальности. Не существовало никакой согласо­ванной программы действий, помимо национализации промышленности и экспроприации крупных частных состояний. В отношении крестьянст­ва, которое, согласно марксистской теории, не является пролетариатом, в коммунистических взглядах никогда не было полной ясности; и в тече­ние первого десятилетия пребывания коммунистов у власти этот вопрос оставался предметом споров и сомнений.
Условия, сложившиеся в России сразу после революции, - Граждан­ская война и иностранная интервенция, а также тот очевидный факт, что коммунисты представляли лишь незначительное меньшинство русского народа, - привели к необходимости установления диктатуры. Экспери­мент с «военным коммунизмом» И попытка немедленно уничтожить част­ное производство и торговлю повлекли за собой тяжелейшие экономиче­ские последствия и дальнейшее разочарование в новой революционной власти. Хотя временное ослабление усилий по насаждению коммунизма в виде новой экономической политики несколько облегчило бедственное положение в экономике и, таким образом, оправдало свое назначение, оно наглядно показало, что «капиталистический сектор общества» все еще готов немедленно воспользоваться малейшим ослаблением давления со стороны правительства и,.если дать ему право на существование, будет всегда представлять собой мощную оппозицию советскому режиму и серьезного конкурента в борьбе за влияние в стране. Примерно такое же отношение сложилось и к крестьянину-единоличнику, который, по суще­ству, тоже был частным, хотя и мелким производителем.
Ленин, если бы он был жив, возможно, смог бы доказать свое величие и примирить эти противоборствующие силы на благо всего российского общества, хотя это и сомнительно. Но как бы то ни было, Сталин и те, ко­го он возглавил в борьбе за наследование ленинской руководящей роли, не желали мириться с конкурирующими политическими силами в сфере власти, которой они домогались. Слишком остро они ощущали непроч­ность своего положения. В особом их фанатизме, которому чужды англо-саксонские традиции политического компромисса, было столько рвения и непримиримости, что они и не предполагали постоянно делить с кем-то власть. От русско-азиатских предков к ним перешло неверие в возмож­ность мирного сосуществования на постоянной основе с политическими соперниками. Легко уверовав в свою собственную доктринерскую непо­грешимость, они настаивали на подчинении либо уничтожении всех по­литических противников. Вне рамок коммунистической партии никакой стройной организации в российском обществе не допускалось. Разреша­лись только те формы коллективной человеческой деятельности и обще­ния, в которых партия играла главенствующую роль. Никакая другая сила российского общества не имела права существовать как жизнеспособный целостный организм. Только партии разрешалось быть структурно орга­низованной. Остальным была уготована роль аморфной массы.
Этот же принцип господствовал и внутри самой партии. Рядовые чле­ны партии, конечно же, участвовали в выборах, обсуждениях, принятии и осуществлении решений, но занимались этим не по собственному побуж­дению, а по указанию вселявшего трепет партийного руководства и не­пременно в соответствии с вездесущим «учением».
Хочу еще раз подчеркнуть, что, возможно, эти деятели субъективно и не стремились к абсолютной власти как таковой. Они, несомненно, верили - им это было легко, - что только они знают, что хорошо для об­щества, и будут действовать ему во благо, если им удастся надежно огра­дить свою власть от посягательств. Однако, стремясь обезопасить свою власть, они не признавали в своих действиях никаких ограничений - ни Божьих, ни человеческих. И до тех пор, пока такая безопасность не до­стигнута, в их перечне первоочередных задач благополучие и счастье вве­ренных им народов отодвигались на последнее место.
Сегодня главная черта советского режима в том, что до сих пор этот процесс политической консолидации не завершен и кремлевские прави­тели все еще заняты главным образом борьбой за ограждение от посяга­тельств на власть, которую они захватили в ноябре 1917 года и стремятся превратить в абсолютную. Прежде всего они старались оградить ее от внутренних врагов в самом советском обществе. Они пытаются обезопа­сить ее и от посягательств со стороны внешнего мира. Ведь их идеология, как мы уже видели, учит, что окружающий мир враждебен им и что их долг - когда-нибудь свергнуть стоящие у власти политические силы за пределами их страны. Могучие силы русской истории и традиции способ­ствовали укреплению в них этого убеждения. И наконец, их собственная агрессивная непримиримость к внешнему миру в конце концов вызвала ответную реакцию, и они вскоре были вынуждены, говоря словами того же Гибсона, «заклеймить высокомерие», которое сами и вызвали. У каждого человека есть неотъемлемое право доказать себе, что мир к нему враждебен, если достаточно часто это повторять и исходить из этого в своих действиях, неизбежно в конце концов окажешься прав.
Образ мышления советских руководителей и характер их идеологии предопределяют, что никакая оппозиция не может быть официально при­знана полезной и оправданной. Теоретически такая оппозиция - это по­рождение враждебных, непримиримых сил умирающего капитализма. До тех пор пока официально признавалось существование в России ос­татков капитализма, можно было свалить часть вины за сохранение в стране диктаторского режима на них как на внутреннюю силу. Но по мере того как эти остатки ликвидировали, такое оправдание отпадало. Оно совсем исчезло, когда было официально объявлено, что они наконец уничтожены. Это обстоятельство породило одну из главных проблем со­ветского режима: поскольку капитализм в России больше не существо­вал, а Кремль не был готов открыто признать, что в стране может само­стоятельно возникнуть серьезная широкая оппозиция со стороны под­властных ему освобожденных масс, появилась необходимость оправдать сохранение диктатуры тезисом о капиталистической угрозе извне.
Началось это давно. В 1924 году Сталин, в частности, обосновывал со­хранение органов подавления, под которыми среди прочих он подразуме­вал армию и секретную полицию, тем, что, «до тех пор пока существует капиталистическое окружение, сохраняется опасность интервенции со всеми вытекающими из нее последствиями». В соответствии с этой тео­рией с того времени любые силы внутренней оппозиции в России после­довательно выдавались за агентов реакционных иностранных держав, враждебных советской власти. По той же причине настоятельно подчер­кивался изначальный коммунистический тезис об антагонизме между ка­питалистическим и социалистическим миром.
Множество примеров убеждают, что этот тезис в реальности не имеет под собой оснований. Относящиеся к нему факты в значительной степе­ни объясняются искренним возмущением, которое вызывали за рубежом советские идеология и тактика, а также, в частности, существованием крупных центров военной мощи - нацистского режима в Германии и правительства Японии, которые в конце 30-х годов в самом деле вынаши­вали агрессивные планы против Советского Союза. Однако есть все осно­вания полагать, что тот упор, который делается Москвой на угрозу совет­скому обществу из внешнего мира, объясняется не реальным существова­нием антагонизма, а необходимостью оправдать сохранение внутри страны диктаторского режима.
Сохранение такого характера советской власти, а именно стремления к неограниченному господству внутри страны одновременно с насаждением полумифа о непримиримой враждебности внешнего окружения, в значительной мере способствовало формированию того механизма со­ветской власти, с которым мы имеем дело сегодня. Внутренние органы государственного аппарата, которые не отвечали поставленной цели, от­мирали. Те же, которые отвечали цели, непомерно разбухали. Безопас­ность советской власти стала опираться на железную дисциплину в пар­тии, на жестокость и вездесущность секретной полиции и на безгранич­ную монополию государства в области экономики. Органы подавления, в которых советские лидеры видели защитников от враждебных сил, в значительной мере подчинили себе тех, кому они должны были слу­жить. Сегодня главные органы советской власти поглощены совершенст­вованием диктаторской системы и пропагандой тезиса о том, что Рос­сия - это осажденная крепость, у стен которой притаились враги. И миллионы сотрудников аппарата власти должны до последнего отстаи­вать такой взгляд на положение в России, ибо без него они окажутся не у дел.
В настоящее время правители уже не могут и думать обойтись без ор­ганов подавления. Борьба за неограниченную власть, которая ведется вот уже почти три десятилетия с беспрецедентной (по крайней мере, по раз­маху) в наше время жестокостью, снова вызывает ответную реакцию как внутри страны, так и за ее пределами. Эксцессы полицейского аппарата сделали скрытую оппозицию режиму гораздо более сильной и опасной, чем та, которая могла бы быть до начала этих эксцессов.
И уж меньше всего правители готовы отказаться от измышлений, ко­торыми они оправдывают существование диктаторского режима. Ибо эти измышления уже канонизированы в советской философии теми эксцес­сами, которые во имя них совершались. Теперь они прочно закрепились в советском образе мышления с помощью средств, далеко выходящих за рамки идеологии.


Такова история. Как же она отражается на политической сущности советской власти нынешнего дня?
В первоначальной идеологической концепции официально ничто не изменилось. По-прежнему проповедуется тезис об изначальной пороч­ности капитализма, о неизбежности его гибели и о миссии пролетариата, который должен этой гибели способствовать и взять власть в свои руки. Но теперь упор делается главным образом на те концепции, которые име­ют конкретное отношение к советскому режиму как таковому: на его иск­лючительном положении как единственного истинно социалистического строя в темном и заблудшем мире и на взаимоотношениях власти внутри него.
Первая концепция касается имманентного антагонизма между капи­тализмом и социализмом. Мы уже видели, какое прочное место занимает она в основах советской власти. Она оказывает глубокое воздействие на поведение России как члена международного сообщества. Она означает, что никогда Москва искренне не признает общности целей Советского Союза и стран, которые она считает капиталистическими. По всей веро­ятности, в Москве полагают, что цели капиталистического мира антагонистичны советскому режиму и, следовательно, интересам народов, контролируемых им. Если время от времени советское правительство ста­вит свою подпись под документами, в которых говорится обратное, то это надо понимать как тактический маневр, дозволенный в отношениях с врагом (всегда бесчестным), и воспринимать в духе caveat emptor. В ос­нове же антагонизм остается. Он постулируется. Он становится источни­ком многих проявлений внешней политики Кремля, которые вызывают у нас беспокойство: скрытности, неискренности, двуличия, насторожен­ной подозрительности и общего недружелюбия. В обозримом будущем все эти проявления, по-видимому, сохранятся, будут варьироваться лишь их степень и масштаб. Когда русским что-то от нас нужно, та или иная ха­рактерная черта их внешней политики временно отодвигается на задний план; в таких случаях всегда находятся американцы, которые спешат ра­достно объявить, что «русские уже изменились», а некоторые из них даже пытаются приписать себе заслуги в происшедших «переменах». Но мы не должны поддаваться на подобные тактические уловки. Эти характерные черты советской политики, как и постулаты, из которых они вытекают, составляют внутреннюю сущность советской власти и всегда будут при­сутствовать на переднем или заднем плане, до тех пор пока эта внутрен­няя сущность не изменится.
Это означает, что нам еще долго придется испытывать трудности в отношениях с русскими. Это не значит, что их надо воспринимать в контексте их программы во что бы то ни стало осуществить к определенному сроку переворот в нашем обществе. В теоретическом положении о неизбежности гибели капитализма, к счастью, содержится намек, что с этим можно не спешить. Прогрессивные силы могут, не торопясь, готовиться к окончательному соир de grace• Пока же жизненно важно, чтобы «социалистическое отечество», этот оазис власти, уже отвоеванный для социа­лизма в лице Советского Союза, любили и защищали все истинные коммунисты в стране и за рубежом; чтобы они способствовали его про­цветанию и клеймили позором его врагов. Помощь же незрелым «аван­тюристическим» революциям за границей, которая могла бы каким-то образом поставить советскую власть в затруднительное положение, долж­на рассматриваться как непростительный и даже контрреволюционный шаг. Как решили в Москве, дело социализма состоит в том, чтобы под­держивать и укреплять советскую власть.
Тут мы подходим ко второй концепции, определяющей сегодня совет­ское поведение. Это тезис о непогрешимости Кремля. Советская концеп­ция власти, не допускающая каких-либо организационных очагов вне са­мой партии, требует, чтобы в теории партийное руководство оставалось единственным источником истины. Ибо, если бы истина обнаружил ась где-то еще, то это могло бы служить оправданием для ее проявления в ор­ганизованной деятельности. Но именно этого Кремль не может допустить и не допустит.
Следовательно, руководство коммунистической партии всегда право и всегда было право начиная с 1929 года, когда Сталин узаконил свою личную власть, объявив, что решения политбюро принимаются едино­гласно.
На принципе непогрешимости основывается железная дисциплина внутри коммунистической партии. На самом деле эти два положения взаимосвязаны. Строгая дисциплина требует признания непогрешимос­ти. Непогрешимость требует соблюдения дисциплины. Вместе они в зна­чительной мере определяют модель поведения всего советского аппарата власти. Но значение их можно понять, только если принять во внимание третий фактор, а именно: руководство может в тактических целях выдви­гать любой тезис, который считает полезным для дела в данный момент, и требовать преданного и безоговорочного согласия с ним всех членов движения в целом. Это означает, что истина не неизменна, а фактически создается самими советскими лидерами для любых целей и намерений. Она может изменяться каждую неделю или каждый месяц. Она перестает быть абсолютной и непреложной и не вытекает из объективной реальнос­ти. Она всего лишь самое последнее конкретное проявление мудрости тех, кого следует считать источником истины в конечной инстанции, по­тому что они выражают логику исторического процесса. В совокупности все три фактора придают подчиненному аппарату советской власти непо­колебимое упорство и монолитность во взглядах. Эти взгляды изменяют­ся не иначе, как по указанию Кремля. Если по данному вопросу текущей политики выработана определенная партийная линия, то вся советская государственная машина, в том числе и дипломатия, начинает неуклонно двигаться по предписанному пути, как заведенный игрушечный автомобиль, который пущен в заданном направлении и остановится только при столкновении с превосходящей силой. Люди, являющиеся деталями это­го механизма, глухи к доводам разума, которые доносятся до них извне. Вся их подготовка приучает не доверять и не признавать видимую убеди­тельность внешнего мира. Подобно белой собачке перед граммофоном, они слышат только «голос хозяина». И чтобы они отклонились от линии, продиктованной сверху, приказ должен исходить только от хозяина. Та­ким образом, представитель иностранной державы не может рассчиты­вать на то, что его слова произведут на них хоть какое-то впечатление. Са­мое большее, на что он может надеяться, - это что его слова будут пере­даны наверх, где сидят люди, которые в силах изменить линию партии. Но даже на этих людей вряд ли может подействовать нормальная логика, если она исходит от представителя буржуазного мира. Поскольку ссы­латься на общность целей бесполезно, то столь же бессмысленно и рас­считывать на одинаковый подход. Поэтому факты для кремлевских руко­водителей значат больше, чем слова, а слова приобретают наибольший вес, когда они подкрепляются фактами или отражают факты, имеющие неоспоримую ценность.
Однако мы уже убедились, что идеология не требует от Кремля быст­рого осуществления его целей. Как и церковь, он имеет дело с идеологи­ческими концепциями, рассчитанными на длительный срок, и потому может позволить себе не торопиться. Он не имеет права рисковать уже достигнутыми завоеваниями революции ради призрачных химер будуще­го. Само ленинское учение призывает к большой осторожности и гибкос­ти в достижении коммунистических целей. Опять же эти тезисы подкреп­ляются уроками истории России, где на протяжении веков на обширных просторах неукрепленной равнины велись малоизвестные сражения меж­ду кочевыми племенами. Здесь осторожность и осмотрительность, изво­ротливость и обман были важными качествами; естественно, что для человека с русским или восточным складом ума качества эти имеют боль­шую ценность. Поэтому Кремль без сожаления может отступить под на­пором превосходящей силы. И поскольку время не имеет ценности, он не поддается панике, если приходится отступить. Его политика - плавный поток, который, если ему ничто не мешает, непрестанно движется к наме­ченной цели. Его главная забота - во что бы то ни стало заполнить все уголки и впадины в бассейне мировой власти. Но если на своем пути он наталкивается на непреодолимые барьеры, он воспринимает это фило­софски и приспосабливается к ним. Главное, чтобы не иссякал напор, упорное стремление к желанной цели. В советской психологии нет и на­мека на то, что эта цель должна быть достигнута в определенные сроки.
Подобные размышления приводят к выводу, что иметь дело с совет­ской дипломатией одновременно и легче, и труднее, чем с дипломатией таких агрессивных лидеров, как Наполеон или Гитлер. С одной стороны, она более чувствительна к сопротивлению, готова отступить на отдельных участках дипломатического фронта, если противостоящая ей сила оцени­вается как превосходящая и, следовательно, более рациональная с точки зрения логики и риторики власти. С другой стороны, ее непросто одолеть или остановить, одержав над ней одну-единственную победу. А настойчи­вое упорство, которое движет ею, говорит о том, что успешно противо­стоять ей можно не с помощью спорадических действий, зависящих от мимолетных капризов демократического общественного мнения, но только с помощью продуманной долговременной политики противников России, которая была бы не менее последовательной в своих целях и не менее разнообразной и изобретательной в средствах, чем политика само­го Советского Союза.
В данных обстоятельствах краеугольным камнем политики Соединен­ных Штатов по отношению к Советскому Союзу, несомненно, должно быть длительное, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание экс­пансионистских тенденций России. Важно отметить, однако, что такая политика не имеет ничего общего с внешней суровостью, с пустыми или хвастливыми заявлениями о твердости. Хотя Кремль чаше всего проявля­ет гибкость, сталкиваясь с политическими реалиями, он, несомненно, становится неподатливым, когда речь заходит о его престиже. Бестактны­ми заявлениями и угрозами советское правительство, как и почти всякое другое, можно поставить в такое положение, когда оно не сможет усту­пить, даже вопреки требованиям реальности. Русские руководители хоро­шо разбираются в человеческой психологии и отлично понимают, что по­теря самообладания не способствует упрочению позиций в политике. Они умело и быстро пользуются подобными проявлениями слабости. По­этому, чтобы успешно строить отношения с Россией, иностранное госу­дарство должно непременно сохранять хладнокровие и собранность и предъявлять требования к ее политике таким образом, чтобы у нее оста­вался открытым путь к уступкам без ущерба для престижа.


В свете сказанного становится ясно, что советское давление на сво­бодные институты западного мира можно сдержать лишь с помощью ис­кусного и бдительного противодействия в различных географических и политических точках, постоянно меняющихся в зависимости от сдвигов и перемен в советской политике, но его нельзя устранить с помощью заклинаний и разговоров. Русские ожидают бесконечного поединка и счи­тают, что уже добились больших успехов. Мы должны помнить, что в свое время коммунистическая партия играла значительно меньшую роль в российском обществе, чем сегодняшняя роль Советской страны в миро­вом сообществе. Пусть идеологические убеждения позволяют правителям России думать, что истина на их стороне и что они могут не торопиться. Но те из нас, кто этой идеологии не исповедует, могут объективно оце­нить правильность этих постулатов. Советская доктрина не только подра­зумевает, что западные страны не могут контролировать пути развития собственной экономики, но и предполагает беспредельное единство, дисциплинированность и терпеливость русских. Давайте трезво взгля­нем на этот апокалиптический постулат и предположим, что Западу удастся найти силы и средства для сдерживания советской власти в тече­ние 10-15 лет. Чем обернется оно для России?
Советские лидеры, применив современную технику в искусстве деспотизма, решили проблему повиновения в рамках своего государства. Редко кто бросает им вызов; но даже эти немногие не могут вести борьбу против государственных органов подавления.
Кремль также доказал способность достигать своих целей, создав, не считаясь с интересами народов России, основы тяжелой индустрии. Этот процесс, правда, еще не завершен и продолжает развиваться, приближая Россию в этом отношении к основным промышленно развитым государствам. Однако все это - как поддержание внутренней политической без­опасности, так и создание тяжелой индустрии - достигнуто за счет колоссальных потерь человеческих жизней, судеб и надежд. В невиданных для нашего времени масштабах в условиях мира применяется принуди­тельный труд. Другие отрасли советской экономики, особенно сельское хозяйство, производство товаров широкого потребления, жилищное строительство и транспорт, игнорируются или нещадно эксплуатируются.
Вдобавок ко всему война принесла страшные разрушения, громадные людские потери и бедность народа. Этим объясняется усталость, физиче­ская и нравственная, всего населения России. Народ в массе разочарован и скептически настроен, советская власть для него уже не так притяга­тельна, как раньше, хотя она продолжает манить своих сторонников за рубежом. Энтузиазм, с которым русские воспользовались некоторыми послаблениями для церкви, введенными во время войны из тактических соображений, красноречиво свидетельствует, что их способности верить идеалам и служить им не нашли выражения в политике режима.
В подобных обстоятельствах физические и психические силы людей небеспредельны. Они объективны и действуют в условиях даже самых жестоких диктатур, так как люди просто не способны их преодолеть. Ла­геря принудительного труда и другие институты подавления - только временное средство заставить людей работать больше, чем требует их же­лание или экономическая необходимость. Если люди все же остаются в живых, они преждевременно стареют и их следует считать жертвами дик­таторского режима. Во всяком случае, их лучшие способности уже утра­чены для общества и не могут быть поставлены на службу государству.
Теперь надежда только на новое поколение. Новое поколение, не­смотря на лишения и страдания, многочисленно и энергично; к тому же русские - талантливый народ. Пока еще, правда, неясно, как отразятся на этом поколении, когда оно вступит в пору зрелости, чрезвычайные эмоциональные перегрузки детства, порожденные советской диктатурой и сильно усугубленные войной. Такие понятия, как обычная безопас­ность и спокойствие в собственном доме, теперь существуют в Советском Союзе разве что только в самых отдаленных деревнях. И нет уверенности, что все это не скажется на общих способностях того поколения, которое сейчас вступает в пору зрелости.
Помимо этого, налицо факт, что советская экономика, хотя она и мо­жет похвастаться значительными достижениями, развивается насторажи­вающе неровно и неравномерно. Русские коммунисты, говорящие о «неравномерном развитии капитализма», должны были бы сгорать от стыда, глядя на свою экономику. Масштабы развития некоторых ее отраслей, например металлургической или машиностроительной, вышли за рамки разумных пропорций по сравнению с развитием других отраслей хозяйст­ва. Перед нами государство, которое стремится в течение небольшого срока стать одной из великих промышленных держав и при этом не распо­лагает приличными шоссейными дорогами, а ее железнодорожная сеть весьма несовершенна. Многое уже сделано для того, чтобы поднять производительность труда и научить полуграмотных крестьян обращению с машинами. Однако материально-техническое обслуживание до сих пор является самой страшной прорехой советской экономики. Строительство ведется поспешно и некачественно. Амортизационные расходы, веро­ятно, огромны. Во многих отраслях экономики так и не удалось при вить рабочим хоть какие-то элементы общей культуры производства и техни­ческого самоуважения, свойственного квалифицированным рабочим Запада.
Трудно представить себе, каким образом уставшим и подавленным людям, которые трудятся в условиях страха и принуждения, удастся быст­ро устранить эти недостатки. И до тех пор, пока они не будут преодолены, Россия останется экономически уязвимой и в не котором роде немощной страной, которая может экспортировать свой энтузиазм или распространять необъяснимые чары своей примитивной политической живучести, но не в состоянии подкрепить эти предметы экспорта реальными свиде­тельствами материальной мощи и процветания.
Вместе с тем над политической жизнью Советского Союза нависла большая неопределенность, та самая неопределенность, которая связана с переходом власти от одного человека к другому или от одной группы лиц к другой.
Эта проблема, конечно, связана главным образом с особым положе­нием Сталина. Нельзя забывать, что наследование им исключительного положения Ленина в коммунистическом движении - это пока единст­венный случай перехода власти в Советском Союзе. Понадобилось две­надцать лет, чтобы закрепить этот переход. Это обошлось народу в милли­оны жизней и сотрясло основы государства. Побочные толчки ощуща­лись во всем международном коммунистическом движении и нанесли урон самим кремлевским руководителям.
Вполне возможно, что следующая передача неограниченной власти произойдет тихо и незаметно, без каких-либо пертурбаций. Но в то же время не исключено, что связанные с этим проблемы при ведут, говоря словами Ленина, к одному из тех «необычайно быстрых переходов» от «тонкого обмана» к «разнузданному насилию», которые характерны для истории России, и сотрясут советскую власть до основания.
Но дело не только в самом Сталине. Начиная с 1938 года в высших эшелонах советской власти наблюдается настораживающая закостене­лость политической жизни. Всесоюзный съезд Советов, который теоре­тически считается высшим органом партии 1, должен собираться не реже чем раз в три года. Последний съезд был почти восемь лет назад. За это время численность членов партии выросла вдвое. За время войны огром­ное число коммунистов погибло, и теперь более половины всех членов партии - это люди, которые вступили в ее ряды уже после последнего съезда. Тем не менее на вершине власти, несмотря на все злоключения страны, остается все та же небольшая группа лидеров. Безусловно, есть причины, по которым испытания военных лет повлекли за собой корен­ные политические изменения в правительствах всех крупных западных государств. Причины этого явления достаточно общие, а потому должны присутствовать и в скрытой от взоров советской политической жизни. Но никаких признаков подобных процессов в России не видно.
Напрашивается вывод, что в рамках даже такой в высшей степени дисциплинированной организации, как коммунистическая партия, не­пременно должны все больше проявляться различия в возрасте, взглядах и интересах между огромными массами рядовых членов, вступивших в нее сравнительно недавно, и очень небольшой группой бессменных выс­ших руководителей, с которыми большинство этих членов партии никог­да не встречались, никогда не разговаривали и с которыми у них не может быть никакой политической близости.
Трудно предсказать, будет ли в этих условиях неизбежное омоложение высших эшелонов власти происходить (а это лишь вопрос времени) мир­но и гладко или же соперники в борьбе за власть обратятся к политически незрелым и неопытным массам, чтобы заручиться их поддержкой. Если верно последнее, то коммунистической партии нужно ожидать непредсказуемых последствий: ведь рядовые члены партии учились работать лишь в условиях железной дисциплины и подчинения и совершенно бес­помощны в искусстве достижения компромиссов и согласия. Если в ком­мунистической партии произойдет раскол, который парализует ее дейст­вия, то хаос и беспомощность общества в России обнаружатся в крайних формах. Ибо, как уже говорилось, советская власть - это лишь оболочка, скрывающая аморфную массу, которой отказано в создании независимой организационной структуры. В России нет даже местного самоуправле­ния. Нынешнее поколение русских понятия не имеет о самостоятельных коллективных действиях. Поэтому если про изойдет нечто такое, что на­рушит единство и эффективность партии как политического инструмен­та, то Советская Россия может мгновенно превратиться из одной из силь­нейших в одну из самых слабых и жалких стран мира.
Таким образом, будущее советской власти отнюдь не так безоблачно, как по русской привычке к самообману может по казаться кремлевским правителям. То, что они могут удерживать власть, они уже продемонстрировали. Но им еще предстоит доказать, что они могут легко и спокойно передать ее другим. Однако тяжкое бремя их господства и превратности международной жизни заметно подточили силы и надежды великого на­рода, на котором покоится их власть. Любопытно отметить, что идеоло­гическое воздействие советской власти в настоящее время сильнее за пре­делами России, куда не могут дотянуться длинные руки советской поли­ции. В связи С этим на память приходит сравнение, которое есть в романе Томаса Манна «Будденброки». Рассуждая о том, что человеческие институты приобретают особый внешний блеск как раз в тот момент, ког­да их внутренний распад достигает высшей точки, он уподобляет семей­ство Будденброков в пору его наивысшего расцвета одной из тех звезд, свет которых ярче всего освещает наш мир тогда, когда на самом деле они давно прекратили свое существование. Кто может поручиться за то, что лучи, все еще посылаемые Кремлем недовольным народам западного ми­ра, не являются тем самым последним светом угасающей звезды? Доказать это нельзя. И опровергнуть - тоже. Но остается надежда (и, по мне­нию автора этой статьи, довольно большая), что советская власть, как и капиталистический строй в ее пони мании, несет в себе семена собствен­ной гибели, и эти семена уже тронулись в рост.
Совершенно очевидно, что в обозримом будущем вряд ли можно ожи­дать политического сближения между Соединенными Штатами и совет­ским режимом. Соединенные Штаты и впредь должны видеть в Совет­ском Союзе не партнера, а соперника на политической арене. Они долж­ны быть готовы к тому, что в советской политике найдет отражение не абстрактная любовь к миру и стабильности и не искренняя вера в посто­янное счастливое сосуществование социалистического и капиталистиче­ского мира, а осторожное и упорное стремление подорвать и ослабить влияние всех противостоящих сил и стран.
Но нельзя забывать и того, что Россия по сравнению с западным ми­ром в целом все еще слабая страна, что советская политика отличается большой неуравновешенностью и что в советском обществе, возможно, кроются пороки, которые в конечном счете приведут к ослаблению его общего потенциала. Это само по себе дает право Соединенным Штатам уверенно проводить политику решительного сдерживания, чтобы проти­вопоставить русским несгибаемую силу в любой точке земного шара, где они попытаются посягнуть на интересы мира и стабильности.
Но в действительности возможности американской политики ни в ко­ей мере не должны сводиться к проведению твердой линии на сдержива­ние и к надеждам на лучшее будущее. Своими действиями Соединенные Штаты вполне могут влиять на развитие событий как в самой России, так и во всем коммунистическом движении, которое оказывает значительное влияние на внешнюю политику России. И речь идет не только о скром­ных усилиях Соединенных Штатов по распространению информации в Советском Союзе и других странах, хотя это тоже важно. Речь, скорее, идет о том, насколько успешными будут наши усилия по созданию у на­родов мира представления о Соединенных Штатах как о стране, которая знает, чего хочет, которая успешно справляется со своими внутренними проблемами и обязанностями великой державы и которая обладает доста­точной силой духа, чтобы твердо отстаивать свои позиции в современных идеологических течениях. В той степени, в которой нам удастся создавать и поддерживать такое представление о нашей стране, цели русского ком­мунизма будут казаться бесплодными и бессмысленными, у сторонников Москвы поубавится энтузиазма и надежд, а во внешней политике у Крем­ля прибавится проблем. Ведь старческая немощь и обветшалость капита­листического мира составляют краеугольный камень коммунистической философии. Поэтому уже одно то, что не сбудутся предсказания пророков с Красной площади, самоуверенно предрекавших со времени оконча­ния войны, что в Соединенных Штатах неминуемо разразится экономи­ческий кризис, имело бы глубокие и важные последствия для всего ком­мунистического мира.
И напротив, проявления неуверенности, раскола и внутренней разоб­щенности в нашей стране воодушевляют коммунистическое движение в целом. Каждое такое проявление вызывает бурю восторга и новые надеж­ды в коммунистическом мире; в поведении Москвы появляется само­довольство; новые сторонники из разных стран пытаются примкнуть к коммунистическому движению, принимая его за ведущую линию международной политики; и тогда напор русских возрастает по всем направле­ниям международных отношений.
Было бы преувеличением полагать, что одни Соединенные Штаты без поддержки других государств могли бы решить вопрос жизни и смерти коммунистического движения и вызвать скорое падение советской влас­ти в России. Тем не менее США имеют реальную возможность значитель­но ужесточить условия, в которых осуществляется советская политика, заставить Кремль действовать более сдержанно и осмотрительно, чем в последние годы, и таким образом способствовать развитию процессов, которые неизбежно приведут либо к крушению советского строя, либо к постепенной его либерализации. Ибо ни одно мистическое, мессианское движение, и особенно кремлевское, не может постоянно терпеть неудачи, не начав рано или поздно так или иначе приспосабливаться к логике ре­ального положения вещей.
Таким образом, решение вопроса в значительной мере зависит и от нашей страны. Советско-американские отношения - это, по существу, пробный камень международной роли Соединенных Штатов как государства. Чтобы избежать поражения, Соединенным Штатам достаточно быть на высоте своих лучших традиций и доказать, что они достойны называться великой державой.
Можно с уверенностью сказать, что это самое честное и достойное ис­пытание национальных качеств. Поэтому всякий, кто внимательно следит за развитием советско-американских отношений, не будет сетовать на то, что Кремль бросил вызов американскому обществу. Напротив, он будет в какой-то мере благодарен судьбе, которая, послав американцам это суро­вое испытание, поставила саму их безопасность как нации в зависимость от их способности сплотиться и принять на себя ответственность мораль­ного и политического руководства, которое уготовано им историей.