ПИСЬМО ПОСЛАННИКА ИЗРАИЛЯ В СССР Ш.ЭЛЬЯШИВА МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ИЗРАИЛЯ М.ШАРЕТТУ
1 февраля 1952 г.
Секретно
Дорогой Моше!
Внимательно ознакомился с содержанием твоей беседы с Вышинским. В телеграмме пытался вкратце отметить основные положения, как я их вижу. Здесь постараюсь раскрыть проблему шире в связи с еще двумя вопросами, идущими с ней в едином контексте, а именно: нашей линией на Генеральной Ассамблее ООН и влиянием нашей политики на советское еврейство.
Начну с главного. Самое важное заключается в том, что ты представил проблему во всех измерениях и выступил при этом с наступательных позиций. Вопрос поставлен открыто. Мне кажется, что так ясно мы еще не представляли им наше дело, хотя из твоих прежних бесед с Вышинским, из заявлений премьер-министра и твоих выступлений, а также из меморандума, который я в свое время передал Вышинскому, и нашего ответа на их ноту им должно быть хорошо известно, чего мы хотим. Очень важно, что ты начал разговор с главного и что твой собеседник мог сделать лишь один вывод — что ты хотел с ним встретиться именно по этой причине и это главный вопрос, стоящий перед нами во всем комплексе израильско-советских отношений. Также очень важно, что ты высказал желание встретиться со Сталиным; до сих пор мы этого не заявляли ни разу. То есть в плане постановки вопроса сделано большое дело.
Но самое главное в подобных беседах — это позиция другой стороны. И здесь надо сказать, что впечатление у меня тяжелое. В телеграмме я отметил позитивные моменты: обещание, что в трудные времена мы сможем рассчитывать на их помощь; понимание проблемы наших отношений с США; тот факт, что они проводят различие между нами и другими странами; их особая заинтересованность в нашей позиции при голосовании («Он сидит и смотрит на нас»), признание того, что у них нет к нам претензий по вопросу об иностранных базах. Но противовесом всему этому явилось его особое раздражение нашим курсом, проявившееся в неожиданных вспышках гнева, а также дважды (согласно протоколу) повторенное замечание, что мы не можем просить их помощи без соблюдения принципа взаимности и что, судя по нынешней ситуации, мы не вправе просить помощи. Это достаточно серьезно. По сути дела нам сказано, что, пока мы не изменим политику, не стоит рассчитывать, что они пойдут нам навстречу в нашем деле. Переходя к проблеме репатриации, ты находишь один позитивный момент — нет оснований заставлять людей (в том числе молодых) напрасно страдать. Но это единственный светлый луч в темном царстве совершенно негативных оценок. Он упорно повторял, что никто из советских евреев не заинтересован в выезде из страны. Ответ, что каждый случай будет рассматриваться индивидуально, представляется очень умным, но ничего хорошего не сулящим. Свяжи это с его предыдущими словами, что у нас нет права просить их помощи, — и вот горький итог беседы.
Вполне возможно, что на него воздействовали внешние обстоятельства, атмосфера вокруг; может быть, при иных обстоятельствах он бы всего этого не сказал. Ведь беседа состоялась через день после голосования, которое его возмутило, в самое неподходящее время, какое только можно было выбрать. Может быть, через несколько дней, после других наших голосований (были и такие!) он говорил бы иначе. Понимаю, что выбор времени зависел не от тебя, что это было перед самым твоим отъездом и не ты назначил дату встречи; все это я пишу не для того, чтобы задним числом попенять на то, что, возможно, мы допустили ошибку; в любом случае подобные рассуждения бесполезны и не стоит тратить на них время. Я просто думаю, что, может быть, имеет смысл немного утешиться и сказать себе, что мы не должны рассматривать эту беседу в таких мрачных тонах, как она представляется сейчас. М.6., стоит надеяться, что на самом деле все не так плохо и в спокойной атмосфере можно будет рассчитывать на другие формулировки и другой результат. И еще одно, что могло негативно повлиять на беседу, — здесь я имею в виду аспект, который мы действительно могли изменить. Мне кажется, что с твоей стороны было ошибкой не пойти на эту встречу одному. Твой спутник был для него случайным человеком, никогда раньше не встречавшимся и в любом случае не из числа близких знакомых. Вышинский пришел один, что совершенно не в их обычае. То есть он был готов на свободную беседу с тобой, и, возможно, само появление постороннего человека, участие которого в беседе ему было непонятно, привело его в еще большее раздражение и одновременно предоставило аудиторию для публичной речи. Мне трудно себе представить Вышинского, выходящего из себя, когда вы сидите друг против друга без посторонних глаз.
Вот, мне кажется, два привходящих аспекта, которые стоит принять во внимание в качестве негативных факторов, повлиявших на ход беседы. Но главное не в этом: есть более глубокая причина и это — наше поведение на Генеральной Ассамблее. В одном из писем в МИД еще в самом начале работы сессии я писал: «Насколько я слежу за нашим голосованием на Генеральной Ассамблее, очевидно, что мы придерживаемся независимой линии и ни один непредубежденный наблюдатель не скажет, что мы склоняемся на чью-либо сторону». Сейчас, к сожалению, я не могу это повторить. Произошел серьезный отход от линии на неприсоединение, хотя формально мы продолжаем ее придерживаться. Не могу судить издалека, но и промолчать не считаю возможным. Прекрасно знаю, что за факторы оказывают на нас воздействие, и по собственному опыту в Лейк-Сак- сессе знаю силу этого воздействия. Но мы избрали сейчас линию наименьшего сопротивления, и это я тоже видел в прошлом году. Не знаю, может быть, наше поведение обусловлено тем, что после внутренней борьбы мы пришли к выводу, что это единственно возможная линия. А может быть, просто поддались внешнему давлению, не пытаясь ему сопротивляться. Отсюда я с сожалением следил за некоторыми нашими голосованиями. Не знаю, например, действительно ли мы не могли хотя бы попытаться разделить на части голосование по американскому закону, которое вызвало такое раздражение Вышинского. Если серьезно рассчитывать получить что-либо от СССР в области репатриации и если проблема советских евреев для нас действительно так важна, мы должны считаться и с интересами стороны, от которой зависит решение этой проблемы.
Нельзя забывать, что мы просим о решении, идущем вразрез со всей здешней реальностью. Оно в корне противоречит всей жесткой практике герметически закрытых границ. У нас нет ни малейших оснований надеяться, что они пойдут наперекор собственным представлениям, если мы, со своей стороны, будем выглядеть в их глазах составной частью враждебного им лагеря. Если все наши разговоры о советских евреях носят серьезный характер, мы должны ежедневно и ежечасно ощущать давление и с другой стороны. Теперь я возвращаюсь к пункту, на который я указывал в частном письме к тебе, но здесь — только исходя из соображений пользы дела. Мне очень жаль, что в нашей делегации не было никого, кто испытал бы на себе это давление «другой стороны» и попытался дать его почувствовать и другим членам делегации. Один пример: известно, как мы проголосовали по предложению, обвиняющему СССР в агрессии против националистического Китая. Почему мы не могли проголосовать так раньше по иному поводу до встречи с Вышинским? И еще одно. В конце концов, даже на этой сессии, при всем своем заигрывании с арабами, русские не предпринимали действий против нас, а по нашему вопросу они не голосовали вместе с арабскими странами. А теперь перехожу к другому, не менее серьезному для нас вопросу. Мы не вправе игнорировать не только то, в каком свете мы с нашей политикой предстаем перед советскими представителями. Есть еще один фактор — советские евреи. На основании бесед с евреями и нашими сотрудниками я прихожу к однозначному выводу: советские евреи безгранично чувствительны ко всему, что касается нашей политики, они действительно очень опасаются того, что Израиль окажется в одном лагере с врагами их родины. Эти люди преданы своей родине не меньше, чем евреи в других странах — своей. Мы беседовали с разными людьми и отклики были разными, но суть оставалась одна. Простые евреи, еврейская масса уже ненавидят нас и не стесняются в резкой форме дать это понять. Чтобы добраться до таящейся глубоко в их душах еврейской солидарности, нужно разгрести толстый слой возмущения нашей политикой, а их интеллекта для этого не хватает. В результате они так и остаются в скорлупе неприязни. Образованные люди, нашедшие здесь свой способ существования, игнорируют нас и не хотят с нами знаться, поскольку считают, что мы принадлежим к враждебному лагерю. С теми, на кого мы возлагаем надежды, дело обстоит более сложно. Параллельно с тем, как мы отдаляемся от Советского Союза, слабеет их надежда на то, что в обозримом будущем их правительство согласится разрешить им репатриироваться или поддерживать какие-либо связи с нами. Кроме того, они все больше боятся вступать с нами и нашим государством в контакт. Они просто молятся, чтобы Израиль не представал в глазах Советского Союза врагом, они опасаются каждого нашего движения, каждого голосования, они вдвойне и втройне страдают каждый раз, когда видят в газете статью или заметку о какой-то нашей недружественной акции. Здесь, дорогой Моше, ты должен мне поверить на слово. После всего, что нам довелось услышать здесь от евреев, у меня нет ни тени сомнения, что я правильно угадал их настроения.
Здесь, конечно, можно ответить так: еврейство диаспоры не отвечает за политику Израиля, а Израиль определяет свою политику в соответствии со своими потребностями и интересами. Однако такая постановка вопроса и применительно к другим местам отдает догматизмом, а применительно к стране, где я нахожусь, она просто оторвана от жизни. Здесь действуют совершенно иные эмоциональные и рассудочные категории, чем в любом другом месте. Кроме того, этот ответ не выдерживает испытания реальностью. Ведь на самом деле, формируя свою политику, мы принимаем во внимание жизненную ситуацию других еврейских общин. Я хорошо помню, как на прошлой сессии, когда обсуждалась проблема Испании52, мы разработали линию поведения, принимая во внимание не в последнюю очередь и потребности различных еврейских общин. Правда, в конце концов мы приняли решение, исходя из иных соображений, но еврейский фактор, по крайней мере, нами не игнорировался. А на этой сессии? Почему мы решили не делать ничего, что могло бы повредить Южной Африке (решение, поставившее нас в достаточно странное положение)? Разве не потому, что мы вспомнили об интересах южноафриканской еврейской общины? Здесь, в СССР, у нас тоже есть еврейская община, несчастная и безгласная, но именно принимая во внимание такое ее положение, мы должны особенно внимательно прислушиваться к шепоту, который чудом еще доносится отсюда. Если мы продолжим свою прежнюю линию, мы просто потеряем этих евреев. Часть из них, и, видимо, немалую, мы уже потеряли. Надеюсь, что эти мои слова не покажутся легковесными ни тебе, ни другим людям, определяющим нашу политику, — людям, которых я глубоко уважаю. Лишь в эти дни я прочел слова премьер- министра о российском еврействе, сказанные на семинаре федерации киббуцев в Бейт-Берл. Эти слова ко многому обязывают. Ситуация серьезна и трагична, мы не вправе одновременно выносить ее на всенародное обсуждение и игнорировать при формировании внешнеполитического курса. Позволь мне усомниться в том, что различные решения нашей делегации в ООН, зачастую принимаемые в спешке и под давлением одной из сторон, всегда учитывали этот фактор.
Возможно, в этом письме я вышел за рамки. Разумеется, не принято, чтобы посланник так писал своему министру. Тысячу раз прошу меня извинить. Но я не могу говорить об этом иначе, нахо: дясь так близко от сцены, на которой разыгрывается спектакль ужасов о большой еврейской общине, лишь часть которой все еще борется за свою связь с нами, в то время как сами мы лишь осложняем условия ее борьбы с самой собой и с окружающими ее стеной стихиями.
Что дальше? Я уже писал в телеграмме, что мне бы хотелось прийти к Вышинскому с какими-то материалами в руках, вручить ему список случаев, по которым для начала я бы мог просить положительного решения. По причине нездоровья я вынужден выехать отсюда на очень краткий срок. Вернусь в середине февраля. Если Вышинский будет здоров и на работе и если наши материалы будут готовы, попрошу принять меня. Буду рад получить от тебя любые инструкции.
Искренне твой друг
Ш.Эльяшив